Любить не просто - [74]

Батура нажал кнопку дверного звонка, и вместе с его дребезжанием в душу ворвалось смятение. Сердце замерло, и сам он как бы сжался в комок, застыл. Как переступить порог, который недавно был родным? По-прежнему называть Дробышева отцом или официально — Георгием Николаевичем?.. Что говорить, как держаться? Что-то подсказывало ему — поскорее уйти отсюда и забыть эту дорожку…

Дверь распахнулась, и от неожиданности он замер. Перед ним стояла Маргарита. Идя сюда и даже стоя у самой двери, он почему-то не вспоминал о ней. Шел к Дробышеву — и все.

— А, ты!.. Входи. Отец дома, будет рад. Папа! — обернулась она. — К тебе гость.

Она порхнула в своем золотистом халатике за портьеру, блеснув сережками. И он остался один в той большой гостиной, где они с Маргаритой провели столько вечеров. Здесь было множество дорогих мелочей. Маргарита любила покупать их в ювелирных магазинах — фарфор, серебро, хрусталь. И когда-то казалось, что они как бы придают здесь света. Ему было приятно вспомнить все это и в то же время больно сознавать свою теперешнюю отчужденность от того, что ушло. Поначалу он надеялся, что Дробышев переломит дочернее упорство, заставит ее извиниться перед Андреем. Он ждал этого, зная, что сам не захочет от нее подобной жертвы. Хотя, если быть до конца честным, ему страшно хотелось посидеть с ней, как прежде, послушать ее мелодичный голос. И спросить, как когда-то: хорошо ли тебе сейчас, Маргарита?..

— Андрей Константинович, наконец-то! Ну, друг мой, я в вашей драме не участвовал, зачем же на меня сердиться?

Георгий Николаевич стоял посреди гостиной, большой, красивый, седоголовый — словно степной дуб, осыпанный инеем. Батура крепко пожал ему руку.

— Да нет, не сержусь я, работы много. А потом… честно говоря, и неловко.

— Работа — это прекрасно. — Дробышев легонько подталкивал Андрея к своей комнате. — И пожалуй, хорошо, что не приходите, не ищете сочувствия. Я ведь знаю, что этот шаг сделали не вы… М-да. — Голос Дробышева осекся.

Усевшись в креслах, они закурили.

— А я, Андрей, тоже взялся за писанину — вспоминаю свой путь на войне, разыскиваю документы. Как говорится, засел за мемуары! Вот не думал, что когда-нибудь займусь таким невоинским делом. Да что там говорить, кому-то пригодится. У меня такой архив, что из него можно извлечь много интересного. Но полагаться на детей мне не приходится. Не повезло мне, Андрей, в детях. Маргарита — как бы это сказать? — слишком женщина. У сына Игоря совсем другие интересы.

Андрей знал, что жена Дробышева умерла в эвакуации от туберкулеза. Ее сестра — учительница математики, помогавшая воспитывать детей, считала, что главное в этом деле — ничего не навязывать малышам.

— И я был рад, Андрей, когда ты появился в нашей семье. Извини, я понимал, что тебе нелегко будет с нами. Но, скажу честно, возлагал на тебя большие надежды. Мне казалось, что ты со временем станешь опорой всей нашей семьи. Вот отчего мне больно все это… Не знаю, почему так получилось…

— Видите ли, мы оказались слишком разными.

— Мне это было ясно с самого начала. Но ведь прежде вам удавалось находить общий язык.

— Иногда находили, иногда — нет. Чем дальше, тем реже. Один из нас слишком большой эгоист — это, если угодно, я. Другой… Но это естественно для поэтессы: частая смена впечатлений — для нее обновление, радость. Отсюда, может быть, более частые разочарования.

Дробышев обернулся к книжному шкафу и вынул большой альбом семейных фотографий. Наверно, ему хотелось найти сейчас ответы на мучившие его вопросы, найти в лицах своих детей что-то стойкое, нерушимое, свидетельствующее о целеустремленности. Но он перевернул несколько страниц и отложил альбом в сторону. Андрей молчал.

— Когда я взвешиваю ваши отношения, Андрей, я думаю: наверно, так поступил бы и я. Но когда как отец взгляну на все, мне досадно, друг мой. Я готов… готов просить тебя — вернись. Ну, попробуйте наладить все. Вы же образованные, великодушные, умеете понимать и прощать слабости… Я… все отдаю вам — эту обширную библиотеку, квартиру, машину… Что мне нужно — я жизнь провел в блиндажах, в окопах. Пойми меня!

Андрей не мог смотреть в лицо Дробышеву.

Чаще затягиваясь сигаретой, заслонял себя сизым дымом.

— Отец, вы всегда были честны… Я гордился и горжусь вами. Но… Я не умею жертвовать собой, когда такой жертвы не желают. Поверьте — я не нужен ей. Маргарита хорошо начинала, имела успех. Со мною талант ее погас…

— Нет, не то говоришь. Это другое. — Дробышев сказал сердито, даже покраснел. — Слишком рано пришла к ней слава. Легко досталась. Девчонка! Слава не нужна живым, она нужна мертвым, чтобы продолжать их жизнь…

Батура молча кивнул.

— Как наша милая Мария Ивановна? Хворает? — Дробышев опять заговорил спокойно.

— Уже немного лучше. Велела кланяться вам.

— Присматривай за нею. Ведь она там одна…

В коридоре Маргарита улыбнулась ему:

— Переживает отец. Ты заходи к нему. Ты же знаешь — он не сразу привязывается душой к людям. Но уж если примет в сердце…

— Как же ты живешь теперь, Марго?

— Спокойнее стало. Меньше обязанностей.

— Да-да… Это твой стиль.

— А ты?..

— У меня — сплошные обязанности.