Невидимой нитью был привязан Кирилл к тому дымарю, к той соломенной стрехе…
А Глубокие Криницы жили своей жизнью. На Кирилла не обращали внимания, не приветствовали обычным человеческим пожеланием: «Добрый день!» или «Доброго здоровья!» — будто не знали его. А если кто-нибудь и забегал что-нибудь купить, то обычно спешил и старался ни в какие разговоры с хозяином не встревать.
В одно теплое утро, когда уже не держала корка наста, Кирилл заметил из своей лавки, как серая колонна автомашин и повозок свернула с большака в боковые улицы села и начала расползаться по нему. Какой-то немецкой части, наверное, требовалась передышка — надо было зализывать раны, чтобы набраться сил и снова идти в бой… А может, это уже фронт приближается?.. С горы было видно: колонна рассасывалась по дворам. Солдаты бегали по хатам.
Кирилл накинул на дверь замок и устремился напрямик через топкий ноздреватый снег ко двору Самойленков. Потрогал защелку — закрыто. На стук в окно никто не отозвался. Во дворе тоже пусто. Таня, должно быть, у своих больных, Матвеевна — на ветряке: он медленно вращал своими крыльями. Сыплется, сыплется мука в партизанские мешки. Он знает наверняка. Он многое знает. И умеет молчать. Но скоро люди спросят, что там у него за душой, кому служил, кому делал добро или зло. Конечно, он не борец, на подвиги не способен. Но и не пресмыкался перед врагом, не доносил на своих, как это делал Куприй. Чем мог, служил людям — ведь торговля эта для них. Где сейчас достанешь самое необходимое для жизни? Нигде. А вот у него кое-что есть. Правда, весьма недешево. Но ведь и ему это даром не достается — богатые кременчугские торгаши отпускают товар по высоким ценам.
Походил по двору, заглянул в сарай, вышел на огород к стогу сена. Отметил: коровы уже нет. И козы нет. Поели… Калитка соскочила с верхней петли, скособочилась, шаркает по земле. Наклонился плетень — подгнил снизу. Ворота перекосились… Нет хозяйской руки. Конечно, если бы он не оставил их тогда… Глядишь, загнали бы в Германию. А так он перекрутится, пристроится, выживет. Возвратится к своей жене. Таня его не выгоняла… Поймет. Примет обратно и возьмет под защиту. Правда, что-то там подозрительное у нее с этим Рейном. Но чего люди не наболтают! Таня — женщина серьезная, он это знает. Вон сколько добра людям сделала.
Вышел со двора на улицу — навстречу тарахтит бричка. Незнакомый старик дергает за вожжу облезлую, заезженную лошаденку. Свесив ноги в сапожках, на бричке сидит Таня. В своем студенческом потертом пальтишке, в мамином клетчатом платке.
Кирилл приподнял шапку, поздоровался. Но старик быстро заморгал красноватыми веками, будто прогнал с глаз поволоку, туже натянул вожжи. Таня так же равнодушно скользнула по нему взглядом. Лицо ее даже не дрогнуло. Или он такой бестелесный, что его даже не видят? Ноги отяжелели, Кирилл почувствовал, что не в силах вытянуть их из вязкого подтаявшего снега. В глазах поплыла белая муть.
Теперь-то уже ясно: Таня для него утрачена навсегда. Судьба случайно свела их, дала ему в руки счастье. Но он не разглядел его, с легкостью отбросил. Теперь подсознательно чувствовал, что эта утрата для него непоправима.
Он понял и другое: люди не будут спрашивать о его заслугах, они их уже сами определили. И не оправдают его никогда.
Небо полыхало зарницами где-то над Курском и Белгородом, а на Приднепровье лезвия мощных прожекторов разрезали темень ночи, шныряли под облаками, выхватывая едва заметные серебристые точки самолетов. Тогда вокруг них расцветали огненные букеты зенитных разрывов.
Ночью по селу двигались какие-то тени. На возвышенности, за кладбищем, днем и ночью грохотали зенитки. Вокруг гудели моторы. Закапывалась немецкая техника, строились блиндажи.
А Днепр молодецки расправлял плечи, наполнялся силой. Изредка на нем появлялись лодки. Только сверху, с кладбища, можно было разглядеть их. Но кто в них — свои, чужие? А может, ребята Сухорука? Известно ведь, какие там сорвиголовы собрались!..
Ночью кто-то постучал в боковое окно к Самойленкам. Послышалось? Нет, снова стук в стекло. Мотря Матвеевна шлепает босиком в сенцы.
— Кто?
— Свои.
Голос знакомый. Но кто там возится так долго. Что-то тяжелое втаскивает в хату.
— Мама, кто там?
— Иди помоги!.. Зажги каганец.
Батюшки! Кирилл волочит под руки какого-то человека. Таня с матерью бросаются на помощь.
— Кто это? Где ты его нашел?
— В лозах. Видно, давно там мучился.
Таня бросается к окнам. Плотнее закрывает их ряднами. Чтобы ни один лучик не пробился на улицу. Неизвестный человек — в темной гимнастерке с погонами.
— Погоны?
— Теперь наши тоже имеют погоны. Вместо петлиц. У него ранены обе ноги. Гляди, разворотило как…
Таня посветила каганцом. Восковое лицо. Выпяченные крутые скулы в ссадинах и царапинах. Смоляной чуб копной.
— Пилотку потерял… Хотя бы не здесь. А то найдут…
Таня разматывает черные мокрые бинты. Сколько же времени он там лежал? Кто он? Разведчик, который возвращался назад и был подстрелен при переправе? Наверное, она больно дернула прилипший бинт, потому что раненый глухо, сквозь зубы, застонал. Открыл глаза, внимательно посмотрел на Таню.
