Любимая - [12]

— Она и есть главная хозяйка этого дома, — сказала с улыбкой Аспасия, — я всего лишь послушная служанка Ее.

— Нет, нет! — замотал лобастой головой Сократ. — Афродита в тебе!.. Я хочу изваять ее с тебя и поставить эту статую здесь, рядом с беломраморным сыном ее, грозящим мне стрелой!..

Сказав это, неробкий юноша устрашился дерзости своей, но Аспасия рассмеялась весело и совсем молодо, усадила Сократа в кресло с высокой гнутой спинкой, сама села подле на расшитую золотой нитью подушку.

— Изваять меня еще, быть может, успеешь… А теперь рассказывай! Твой отец был тоже ваятелем?

— Он и сейчас крепко держит в руке резец, уточнил едва преодолевающий смятение гость. — До Фидия ему, конечно, далеко, но и под его ударами рождаются красота и величие…

Рассказывая об отце, о том, как после получения нового заказа становится тот на колени перед необработанным, недавно привезенным камнем и говорит с ним, будто с человеком, просит указать ему, что лишнее он должен отсечь и выбрать резцом, чтобы вызволить спрятанную в камне гармонию, рассказывая о самых удавшихся его изваяниях, вдруг ощутил Сократ, что сковывавшая прежде робость покинула его. Аспасия слушала с таким живым интересом, что, казалось, вбирает слова его не только маленькими, закрывшимися в золотое руно ушами, но и широко распахнутыми глазами, чуть приоткрытым улыбчивым ртом.

Потому, поведав об отце, Сократ стал рассказывать о матери, о том, как с малых лет помогал ей носить корзинку повитухи, как потрясен был однажды жутким чудом рождения новой жизни… Потом говорил о своем друге Критоне, о его замечательной библиотеке, о беседах с мудрецом Анаксагором на луговом берегу ясноструйного Илисса, о знакомстве с Периклом и его великими друзьями, о том, что завтра примет он присягу эфеба и уйдет простым гоплитом[24] защищать границу Афинского государства…

Он вдруг почувствовал себя так, будто знаком с Аспасией уже много лет, будто разговор этот был начат давным-давно, будто не с луной, не со звездами, не с солнцем говорил он раньше, а с ней… Он и дальше был готов рассказывать о себе, но прекрасная хозяйка мягко остановила его:

— Дорогой друг, завтра тебя ждет суровая служба воина, так не стану же я ради своего удовольствия воровать последние вольные часы, которые ты решил посвятить наслаждениям!..

Она велела рабу-евнуху принести вина и кликнуть вниз незанятых гостями девушек.

Сократ ощутил вдруг кольнувшую его сердце досаду: хотя Афродита и должна быть окружена всегда нимфами и харитами, однако сейчас они будут лишними!..

Аспасия заметила огорчение на лице гостя и поспешила заверить:

— Ты ведь художник, Сократ, и не сможешь не порадоваться истинно прекрасному!

Юные гетеры, слетевшие вниз, будто легкокрылые бабочки, действительно достойны были восторга любого мужа, не осененного даже благосклонностью Аполлона: они были изящны, и притом красота их не была расхожа и повторяема — обаяние каждой зиждилось на чем-то своем, незаемном, хотя все они были одинаково молоды и одеты одинаково — в прозрачные дымчатые пеплосы, под легкой тканью которых хорошо были видны все совершенства их молодой плоти, особенно четко выделялись подкрашенные кармином соски.

Каждая из них, невольно отметил Сократ, достойна бы украсить фриз будущих Пропилеев Акрополя, но сколько их было, он не запомнил, ибо в присутствии самой Афродиты не остановит надолго взгляд прелесть ее харит.

— Подруги мои, — сказала Аспасия, — скоро этот молодой афинянин возьмет боевое оружие в руки, привыкшие держать резец скульптора. Но когда-нибудь он подарит этому дому статую нашей покровительницы Афродиты!

Девушки, выливая золотое вино, принесенное рабом, из серебряной амфоры в двуручный колоколообразный кратер, смешивая его там с двумя частями воды, зачерпывая вино бронзовым киафом и разливая в расписные керамические килики, с живым интересом разглядывали Сократа, так еще не привыкшего к взглядам представительниц иного пола. Но он вовсе не робел под их взглядами — успокаивал его журчащий серебряным ручьем голос Аспасии.

— Имя нашего гостя — Сократ. Софокл назвал его ярким самоцветом, который украсит наш дом, Фидий пригласил его творить под своим началом, знаменитый Перикл считает его другом. Так давайте же осушим килики свои за радость нашей встречи, за счастье назвать другом нового гостя!

Никогда не доводилось Сократу пить столь превосходное вино, вряд ли бы уступившее олимпийским нектарам. Оно сразу наполнило теплом его жилы, веселым звоном отозвалось в ушах.

Нет, это зазвенели две кифары в руках девушек, которые из четырнадцати струн извлекли чистую, чудесную мелодию и запели молодыми, звонкими и такими слаженными голосами «Гимн Афродите», сочиненный незабвенной Сафо из Митилены:

Радужно-престольная Афродита,

Зевса дочь бессмертная, кознодейка!

Сердца не круши мне тоской-кручиной!

Сжалься, богиня!

Ринься с высей горних — как прежде было:

Голос мой ты слышала издалече;

Я звала — ко мне ты сошла, покинув

Отчее небо!

Другие молодые гетеры стали танцевать, и все движения их сплетались с песней так туго, что мелодия и танец становились чем-то единым. А потом все гетеры запели вместе: