Любимая - [13]

Неотлучен будет беглец недавний;

Кто не принял дара, придет с дарами;

Кто не любит ныне, полюбит вскоре

И беззаветно!..

Восхищенно глядя на них, Сократ успевал, однако, переводить такой же, нет, куда более восторженный взгляд на Аспасию: если так замечательны ее подруги, которых она обучила всем секретам чарования, как же должна быть искусна во всем этом она сама!..

Аспасия поймала взгляд Сократа, но восторг, горящий в нем, отнесла не к себе, а к воспитанницам своим, и, подумав, что гостем уже сделан выбор, едва девушки закончили пение, услала их наверх:

— Идите каждая к себе. К одной из вас я введу скоро дорогого гостя.

А когда упорхнули эти легкокрылые бабочки, спросила она будущего эфеба:

— Ты уже выбрал себе подругу?

— Да! — горячо ответил гений или демон Сократа.

— Нет… — пробормотал гость.

— Я понимаю тебя, — без малейшего удивления и досады сказала Аспасия, — из моих девушек, как из девяти Муз, трудно выбрать лучшую, а потому, милый Сократ, доверься Мойрам[25], ступай наверх и отвори любую дверь — не пожалеешь!..

— Не ходи! — шепнул внутренний голос Сократу.

— Но я еще хочу поговорить с тобой, Аспасия, сказал юноша, набычившись от безнадежности. Я еще не все рассказал о себе и ничего о тебе не знаю. Гони меня прочь или позволь еще хоть немного насладиться общением с тобой!

Он ожидал гнева или хотя бы недовольства прекрасной хозяйки, но она поднялась, ласковой рукой пригладила его рыжие, так рано поредевшие волосы и ласково произнесла:

— Завтра ты будешь далеко отсюда, много дней и ночей, целых два года ты будешь вспоминать часы, проведенные здесь, так пусть же воспоминание это ничем не будет омрачено. Ступай за мной, Сократ!

Сказав так, она взяла самый большой светильник и стала восходить по устланным ковровой дорожкой ступеням. Именно восходить, а не просто подниматься, что отметил последовавший за ней с отчаянно заколотившимся сердцем Сократ.

Они миновали второй этаж, где из полумрака доносились перезвоны кифар и, преодолев еще несколько ступенек, вышли на плоскую крышу дома, застеленную огромным ковром, на край которого поставила Аспасия принесенный светильник.

Распахнувшееся во всю ширь темное небо казалось Сократу таким близким, будто вот-вот коснутся звезды волос его прекрасной водительницы и запутаются в них, как пчелы, но Аспасия, поставив светильник на край ковра, опустилась на раскиданные по нему подушки.

— Ты хотел знать обо мне, — сказала она остановившемуся перед ней Сократу, — так знай, что верная служанка Афродиты Аспасия уже отчаялась найти любовь. Обрела и богатство и славу, а любви не изведала…

— Аспасия! — воскликнул потрясенный Сократ, и имя это прозвучало в тишине афинской ночи как слово «любимая». — Это не может быть правдой, как не может быть солнце всего лишь раскаленным камнем!..

— Я, как холодный камень луны, всегда светила и свечу лишь отраженным светом… — вздохнула Аспасия.

Сократ даже попятился, услыхав ее слова.

— Не говори так! — взмолился он. — Ты не Селена вовсе, ты пенорожденная Киприда. Это я не знал любви, это я светил только отраженным светом, а теперь горю от пламени твоего и рад горению моему!

— Да ты и впрямь горишь, Сократ! — со смехом воскликнула вдруг Аспасия. — Скорей туши полу гиматия!

А случилось вот что: возмущенно попятившийся Сократ окунул полу своего широкого плаща в пламя светильника…

Аспасия бросилась к нему на помощь, живо сорвала вспыхнувший гиматий с его плеч и загасила, плотно прижав подошвой к ковру. Гораздо дольше не гас ее звонкий, озорной, совсем молодой смех, будто и не была она только что печальна.

Этот смех и обидел Сократа, решившего, что Аспасия смеется не только над неуклюжестью, но и над всеми восторгами его. Юноша, уже выучивший клятву эфеба, по-детски надул и без того пухлые губы. А хозяйка, видя обиду гостя, вдруг обвила его крепкую шею руками и наградила таким поцелуем, от которого пошла кругом голова Сократа. Он остолбенел от неожиданности, но, едва почуяв, что кольцо нежных рук на его шее вот-вот разомкнется, вот-вот отхлынут, будто горячая волна, целующие его губы, сжал ее в объятиях своих так, что она застонала.

Испуганный Сократ выпустил Аспасию из объятий. Разум, вернувшийся к нему, тут же заклеймил его жадную похоть: как ты посмел воспылать так же, как тогда, в блудилище пирейского порта?!.

Но ледяной вихрь разума не смог остудить его жара. В глазах Сократа мельтешили такие близкие звезды…

Аспасия молча опустилась вновь на подушки.

Тихонько потрескивало масло в светильнике, исходили звоном цикады, кто-то в темноте не совсем умело выдувал мелодию из авлоса[26] (что же заставляло его играть ночью? не любовь ли?.)… Уже подавали редкие трели искусники-соловьи, чтобы позже слить их в единую, как сверкающий поток, песню. Изредка взлаивали собаки, но быстро умолкали, будто устыдившись неблагозвучности своего лая. Полная луна озаряла спящие Афины. С крыши дома Аспасии хорошо были видны в ее золотом свете величественные строения Акрополя, нижний город был более темен.

— Я так бы хотела полюбить тебя, Сократ… — прервала молчание Аспасия. — Ты молод, моложе меня, но с тобой впервые за последние годы я испытала почти забытое волнение… Скоро ты будешь далеко от Афин, я обещаю вспоминать о тебе, хотела бы и тосковать по тебе, но слишком мало тебя знаю… Не гони колесницу своей страсти, Сократ. Помнишь, сколько бед натворил Фаэтон, выпросив на один день колесницу Гелиоса? Не зря Зевс поразил его молнией…