Люба - [9]

Компания направлялась к неосвещенным дебрям, по пути приветствуя другие компании, клубящиеся вокруг лавочек: здесь друг друга знали, соблюдали правила общения. Законное место Любиной компании было свободно: четыре скамейки с гнутыми ножками, удобными спинками, задвинутые в тень раскидистой яблони.

Расселись, по кругу пошла бутылка с вином и пачка сигарет. У Любы не было желания пить. Но бутылка, переходя из рук в руки, вроде бы связывала их, соединяла. Все делались похожими: крикливыми, хвастливыми, что-то менялось в лицах, и лица эти не нравились Любе. Не хотелось, чтоб и она кому-то виделась такой — с глупой ухмылочкой, крикливым ртом, неуправляемыми руками… Но, выпив пару глотков, она уже не думала о том, как выглядит со стороны, веселилась вместе со всеми. А вот сигарету не брала. Может, и смогла бы закурить, не закашляться — все же немного потренировалась дома, а здесь ведь курили не дешевую «Приму» — импортные, те самые, что по полтора рубля пачка. Подумала: кто-то эти сигареты и вино покупал, платил за них, все брали легко, независимо.

Люба деньги уважала, доставались они не просто — хоть в бабушкином хозяйстве, хоть на работе у родителей — требовались труд и время. Видела она, конечно, и в школе, что у ребят деньги водятся и тратятся беспечно: на мороженое, пирожные, на те же сигареты. Сама Люба могла покупать лишь то, без чего не обойтись: книгу для занятий, готовальню, тетради. В кино сходить или в театр, если культпоход, ей тоже давали.

Водились деньги и у Аллочки, но ведь она в доме за хозяйку, ей и то купить нужно, и другое, Люба не замечала, чтоб Аллочка швырялась деньгами впустую.

Разговор в парке был более откровенный и громкий, чем во дворе, где все же оглядывались на окна и проходивших мимо взрослых. Говорили о дисках, обсуждали какую-то драку, последнее кино, детектив с выстрелами и ревущими мотоциклами, жестокими мужчинами, затянутыми в кожу, — тот же шлем, очки вместо лица. Как видно, это было идеалом компании — сила, скорость, беспощадный удар, чтоб смести с дороги препятствие, даже если это человек. В пылу разговора употреблялись хамские, привычные здесь словечки, они били Любу по ушам, но она подхихикивала, как все. Неловко, а не остановишься: рот уже независимо от тебя растягивается в ухмылку.

Вскоре Любе снова повезло: родители уехали к бабушке на субботу и воскресенье за картошкой и прочими припасами, дровишек напилить-наколоть, сена привезти с дальнего покоса. В другой раз Люба и сама рвалась бы с родителями: с друзьями старинными повидаться, помериться, кто как вырос да поумнел, на теплой печке, где каждая трещинка в трубе знакома, лениво поваляться, козу Туську старинным деревянным гребнем вычесывать, пироги с бабушкой затеять, кидать березовые чурки в пылающую печь, чтоб живое пламя опаляло лицо… Но будет ли еще такая возможность — на два дня бесконтрольно дома одной остаться?

Люба поняла: компания требует определенного уровня — знания дисков с записями модных ансамблей, умения легко включаться в разговор, острословить, быстро среагировать на чью-то реплику, ответить, не обижаясь на грубость. А главное, нужны деньги, хотя бы на мелочи: пепси, фанту, мороженое, сигареты. А игровые автоматы… Можно один раз, другой сделать вид, что случайно оказалась без денег, а дальше?..

Компания вынуждала к активности, иначе так и будешь в вечной униженности. Где взять денег? Попросить у бабушки? Но бабушка и так отдает все, что может. А где берут другие? Потершись около компании, она и об этом узнала. Самый примитивный и непопулярный способ, доступный в основном мальчишкам, — подбирать бутылки под кустами и в подъездах домов, разгружать вагоны. Но этот примитив для тех, кто не умеет проворачивать других делишек. Компания занималась перепродажей каких-то вещей (не отсюда ли и прозвище Анжелы?), какие-то общие деньги связывали лидеров, какие-то дела, в которые Люба не была посвящена.

А ей этого и не нужно. Рада, что с краешку прилепилась, не гонят. Но без денег плохо, тут даже с краешку не продержишься долго. Что же делать? Чтоб хоть какая-то мелочь звенела в кармане, Люба и в кино перестала ходить, завтраки себе покупать. Хоть двадцать-тридцать копеек швырнуть в фасонную шапочку, когда на бутылку складываются, — все же какое-то право возникает быть при них.

Не каждый вечер Люба во двор выходит, нужно ведь и пошить, и повязать, никто для нее нарядов не припас. Безрукавочку себе выстегала по всем правилам, на груди ромбики цветной шерстью прошила, пушистые кисточки на шнурочках прицепила. Даже Анжела пару раз взглядом любопытным по Любе прошлась, обнову приметила.

К юбке бахрому кружевную вывязала, гольфы толстые, пестрыми кольцами связала. Не фирма, конечно, но вязание с красивыми узорами всегда в моде. В такие вечера, когда дома делом занималась, звонила Аллочке, та приходила, вместе вышивали, мама подсаживалась, говорили о том о сем, никаких претензий Аллочка Любе не высказывала, но была сдержанна, разговаривала в основном с мамой. Люба испытывала неловкость перед подругой, злилась, мысленно оправдывалась: почему она должна проводить все время с Аллочкой? Ее интересуют и другие девочки и ребята, пусть бы и Аллочка шла с нею к ним. Но представить Аллочку в компании, слушающей все эти разговоры и шуточки, отпивающей из бутылки свой глоток, шаркающей лениво по тротуару, небрежно расталкивая прохожих, было невозможно.