Ля-ля, детка! - [10]
Перечислить все унижения, которых я натерпелась от нее — не хватит времени. Если с папашей мне было все понятно и очевидно, то мама — была мамой. И почему в пять лет, или позже, я должна была отказываться от нее? За что она меня не любила и ненавидела, я не понимала.
Итак, у папашки появилась идея-фикс — развод. Она мне очень нравилась. Втайне я надеялась, что он наконец решится и свалит от нас подальше навсегда. В те дни мама рассказала мне о том, как вышла замуж не по любви. Раньше она любила парня, а он женился на другой, потому что она была недостаточно красивой.
"— Ты пыталась с ним объясниться, мама?".
"— Нет, что бы это дало?"..
Тогда для себя я решила, что если я кого-то полюблю, то заставлю его выслушать меня, сделаю все, чтобы не быть трусихой, которая боится объяснений с любимым…
Вечером мы выслушивали очередную Бредди-песню, что он может творить все что ему вздумается: запрещать нам все что мы любим, орать на нас, оскорблять, уничтожать морально, бить, и весь этот жестокий бред и кошмар, от которого хотелось проснуться как от дурного сна. После того как мне исполнилось восемь и меня стали избивать чуть ли не несколько раз в день, в маме что-то надломилось. "Женщина должна быть терпеливой" — повторяла она и стала внушать себе, что все у нее хорошо. Что никаких побоев в семье не было и нет. Что все дурное в нем — хорошее, или терпимое. Что чудовище — это ее дочь. Она не видела во мне ничего хорошего…
В двадцать пять лет я буду совсем немного бывать в одной компании. Некоторых людей захочу назвать своими друзьями. Один из них, расскажет, не лично мне — всем, — как в детстве он, папа, мама — всей дружной семьей лепили пельмени. Мы никогда не станем друзьями с любителем пельменей, хотя какое-то время мне будет наивно казаться, что это возможно. Раньше мне хотелось сказать этому человеку: "Помоги мне освободиться. Помоги изменить эту жизнь, где меня не ждет ничего радостного. Взгляни — ты так же счастлив, насколько несчастна я. Чудес не бывает, и мне не на что рассчитывать. Я люблю. Я любила. Но мне не выбраться из этого болота самой. Ты и подобные тебе отказались. Значит я не стою ничего. Я хочу умереть. Жизнь превратилась в такую агонию, что я уже неделями не выхожу на улицу. Я бегаю как заведенная по квартире: днем голодаю, а ночью ем — когда голод скрутит кишки и в голове хоть немного проясняется. Я не помню сколько раз в сутки я чищу зубы; сколько раз и что именно ем. Терплю и не иду в туалет по нескольку часов — так мне грустно. Ориентируюсь по тем сериалам которые мелькают на экране телеящика. Я не ложусь спать даже тогда, когда очень хочу. Я настолько издергана и измучена, что ты бы пожалел меня теперь".
Но нет. Я знаю, что он не пожалеет. И у меня такое чувство, что я воюю с целым миром. Зеленое сердце Вселенной пульсирует и сжимается ее болью и радостью. Вы не можете принять меня, из-за моего горя, которое не терпит никто. Вряд ли вы испытаете ко мне хоть какие-то теплые чувства. Странно, что при этом я стараюсь любить.
11. КАК ПАПА ОТНОСИЛСЯ К МАМЕ
Осознание того, что с моей семьей не все в порядке, пришло внезапно. Характер людей лучше всего чувствуется в дороге. Мы ехали в поезде, когда мне было пять. С нами разместилась еще одна семья — папа-мама и двое детей. Это — незабываемое воспоминание. Все они вели себя настолько свободно и раскрепощенно, что на них сначала было страшно смотреть. Если бы так себя вела я, меня бы уже обругали и избили. Мне казалось, что родители этих детей сейчас перестанут улыбаться и ка-ак набросятся на них! Но такого не происходило. Им ничего не запрещали! На них не рычали, не дёргали по придуренным, мелочным поводам, не оскорбляли. Их любили, и они весело бегали, играя друг с другом. Позже мы вместе читали книжки и старшая девочка подарила мне свои…
Нет ничего фальшивее, когда тиран несчастливой семьи пытается натянуть перед другими, по-настоящему счастливыми людьми, добрую маску. Как уродливо это притворство. Ты не можешь не понимать громадную разницу между чужой счастливой жизнью — и ужасной, своей собственной.
Что же было не так? Решительно все.
Начну с простого. Наша квартира была самая ободранная, одежда самая бедная, а холодильник — зияюще пустой. Отвалившаяся дверная ручка могла не чиниться в доме девять лет. Другим членам семьи брать в руки отвертку категорически запрещалось. Все должны были знать, кто в доме хозяин — и имеет право ремонтировать, или не ремонтировать. Плинтуса и карнизы полгода лежали посередине комнаты, а потом еще несколько месяцев прибивались. Соседи сходили с ума каждый день. С восьми до десяти вечера в нашей квартире работала дрель. Как будто нужно было пробить не пару дырок, а тысячу.
Когда старшая дочь (то есть я) принималась за уборку, обязательно вспыхивал скандал. Ему не нравилось жить в чистоте. Зато нам нравилось!!! Впрочем, очень скоро мать забьет — и на чистоту, и на хозяйство. И сколько бы я не вычищала грязь, её станет накапливаться все больше и больше. И дело даже не в том, сколько раз в неделю ты пропылесосишь, помоешь пол, вытрешь пыль и сложишь вещи. А в том, что…
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.