Львовский пейзаж с близкого расстояния - [106]
— Да, да. — Я вспоминаю графа Дракулу. Как раз он из тех мест.
— Це коштувало багато, але було можна. — Продолжает Ивасик. — Треба було знати, що то за крамниця. Вона така собі звичайна. Заходиш. Можеш не поясняти. Вони самі розуміють, що тобі треба. Придивляються, хто ти. Потім у першій кімнаті сплачуєш своі гроші і йдеш далі. У другій посередині стоіть стілець, а поруч крутиться такий собі панок. Каже роздягтись. Роздягає геть начисто і садовить у це крісло, зовсім голого. Попереджае, щоб ти не рухався і виходить. Там холодно, але ти мусиш сидіти. i тоді в кімнату заповзає білий змій. На голові має золоту корону. Повзе до тебе, ти сидиш. Заповзає на тіло і повзе далі по ньому, а сам жалом злизуе мирро. На руках, на лобі, скрізь. Він сам знае, скільки його де було. Ще з крещення. Знаходить і злизуе дочиста, геть усе. Сам холодний, наче мрець. Якщо ти хоч трохи здригнувся, усе пропало. Він тебе кидає і зникає. Усі твоі гроші — то даремне. Но якщо ти висидів, то тебе вдягають в своі ж речі і ведуть до третьоi кімнати. Там ти отримуеш такого сосуда, наче пляшку, але квадратну. На дні гойдаеться собі скаміечка, а на ній хлопець. В синьому камзолі, червоному плащі, на голові шляпа з царським пером, наче з жар-птиці. Сидить собі і погойдується. Дають тобі того сосуда і маєш йти з ним додому. Там мусиш стати обличчям між заходом і північчю. Ще можеш подумати. А далі, якщо не вагаешся, відчиняй. І тоді вже все. Бачиш, що там всередині скамієчка пуста, а в тебе на плечі — чорний кіт. Це і є твій диявол. Він тобі забезпечить, що тільки зажадаеш: гроші, скільки схочеш, золото, майно, худобу, жінок самих вродливих. Але по смерті забере твою душу до себе. От як було.[12]
В рассказе меня поразил облик дьявола. Камзол, шляпа с пером, изящество, корректность. Не наш отечественный душегуб с ржавым, как грабли, клыком, сажей в немытых ушах и хвостом в адской смоле.
Женщинам тоже понравилось. — А у Гойи они такие страшные — сказала Вера.
— По мере приближения к капитализму внешность и манеры будут улучшаться. — Предположил я. — Конкуренция.
— Еще неизвестно. — Галя села. — Ивасик пошли. Больные ждут. Ты за сегодня и завтра должен всех принять.
— А потом?
— А потом он идет в Министерство. Экзамены сдавать по нетрадиционной медицине.
Ивасик натянул серое пальто, шапку, взял в руки книги и стал похож на обычного горожанина, поспешающего в свой микрорайон, в тесную квартиру с коридором, завешанным сохнущим бельем, с линолеумом, выцветшим половиком, с сонными комнатушками (хорошо, если две), с приглушенным телевизором, с застывшей тишиной ночной кухни, винегретом в прикрытой тарелке и чуть теплой жидкостью в треснувшем чайнике с ситечком в металлическом носике. Представить человека редкой профессии там было невозможно. А, впрочем, почему нет?
Мы вышли на улицу и погрузились в темень. Вера с Галей, взявшись под руки, ушли вперед, а мы с Ивасиком побрели, не торопясь. Провинциала видно по тому, как он переходит улицу, присматривает издалека место, готовится, суетится и все равно умудряется попасть между встречных машин, на середине перехода, о чем будет вспоминать, как о счастливо завершившемся приключении. В сущности, улица, город были для Ивасика тем же, что ночной лес и река (не пляж, а именно, река) для коренного горожанина. Тем более, что улицы не освещались, и машины на подъеме с Крещатика выскакивали неожиданно из влажного сумрака. У Ивасика даже появилась одышка от напряжения. Но на разговоре это не отразилось. Я расспрашивал обо всем подряд: о переменчивой карпатской погоде, о голоде, о технологии сбора трав на полонине, о послевоенной партизанской войне. Вопросов я почти не задавал, Ивасик угадывал мой интерес. Я узнал о его детстве, о страстном желании читать. Отец брал его на базар, в город и оставлял в книжном магазине или в библиотеке. На день или даже на два, по договоренности с хозяевами, за мелкую работу. Там он читал до одури все подряд. Потому сейчас свободно понимает и читает по русски, русские книги там тоже были. И потом он читал всю жизнь, не получив никакого образования, читал еще за Польщи, когда пришли русские, опять немцы, опять русские и так до сих пор.
…Через день я договорился сопровождать Ивасика в Министерство. Я подошел к дому, он спустился, и тут я застыл, пораженный. Ивасик был, как гуцул с картины: в вышитом кафтане (кептарике), расшитых штанах, высокой расшитой шапке с пером (ей Богу), в высоких вязаных носках — постолах и кожаных, похожих на галоши, черевиках с бантом. В руке — длинный резной посох с топориком вместо ручки. Ивасик нес посох наперевес, а иногда пользовался, ударяя об асфальт. Если бы на этом месте забил фонтан или проросли фиалки, я бы не удивился. Лицо у Ивасика было непреклонным и строгим. Даже очки смотрелись грозно. Вот теперь он был похож на мельфара. И мы отправились на экзамен. Народ дивился, я в обычной одежде ощущал себя крайне нелепо. Ивасик не отзывался на любопытные взгляды. Шли пока молча. Мне в голову некстати лез вчерашний спор с приятелем. Ученый экономист — он пребывал в состоянии эйфории. — От России нам нужно держаться подальше. — Предостерегал он. — Они нас заглотят.
Остросюжетный роман Селима Ялкута «Скверное дело» — актуальный детектив в реалиях современной российской действительности и в тесной взаимосвязи с историческим прошлым — падением Византийской империи. Внимание к деталям, иронический язык повествования, тщательно прописана любовная интрига.
Место действия нового исторического романа — средневековая Европа, Византийская империя, Палестина, жизнь и нравы в Иерусалимском королевстве. Повествование с элементами криминальной интриги показывает судьбы героев в обстоятельствах войны и мира.
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.