Львовский пейзаж с близкого расстояния - [108]

Шрифт
Интервал

Позже Жора знакомил меня с предками, но я сохранил лишь общее впечатление добротных дореволюционных фотографий, с факсимильной подписью золотом на паспарту и оттиснутым штампом. Жора был отчасти грек, или скажем по другому, еврейской крови в нем не было. Не лишнее уточнение, когда рассказ идет о необычном, настораживающем чуткое обывательское ухо. (Или все-таки караим? Я знал, но почему-то забыл.) Сам Жора был слит со средой обитания обликом и обстоятельствами жизни. Он «не состоял, не привлекался и не участвовал». Он был странник, а такие люди не ищут чужого одобрения. Я легче мог представить его поправляющим обувь где-нибудь на обочине Млечного Пути (сравнение в Жорином духе), чем на «обязательном мероприятии», которыми время от времени одаривала нас унылая реальность.


И глаз чугунные решетки
Бросают тени на прохожих…
И полосатые спешат в календари,
Где много места
И неслышен крик
Ни старика, забытого за дверью,
Ни памяти,
Согбенной, как старик.

Внешняя сторона его жизни была проста. Фильмы Жора предпочитал индийские, за ясность отношений, и прямоту противодействия добра и зла. Он — бывший ученый, кандидат наук, стал жить плодами своих рук. С социумом он поддерживал поверхностные отношения и много от него не требовал. Не заменяй жизнь памятью о ней. С этой идеей он отказался от карьеры химика, а ударился в ремёсла, изготовление керамических украшений, шитье модных сумок и дизайнерство, что давало минимальный заработок и свободное время для живописи, чтения и размышлений. В таком виде я его и застал — автором двух книжек, которые были распечатаны на множительной технике и даже забраны в обложку (в то время повод для серьезного чекистского расследования). Книжки излагали учение идеалиста-романтика, набор афоризмов (которые интересно перечитывать), притч и поучений на ту же тему.

Учение, как оно было задумано автором, похоже на лодку или плот, построенный для плаванья (строительство как раз и описано), но отвязавшийся и уплывший сам по себе без пассажира. Мне так кажется, но спорить в связи с другими идеями по этому поводу я не стану. Нечто подобное случилось в бурю с плотом Геккльберри Финна. Эту историю Фолкнер (могу ошибаться) считал лучшей книгой американской литературы. И вообще (если вспомнить), перечень предметов, необходимых в плавании (или выброшенных на берег кораблекрушением), занимает воображение во множестве книг, рекомендованных для юношества. Не заменяются ли они с возрастом поиском неких истин? Мне кажется, такова общая судьба всех идеалистов. Нужда в компасе и порохе.

Зарабатывал на жизнь Жора совместно с напарником, таким же, как и он, деклассированным (а как еще назвать?) художником-оформителем. Мастерская была в начале улицы Нагорной в подвальном этаже большого дома. Теперь такие помещения на вес золота, а раньше представляли отстойники для иной жизни. Напарник обеспечивал их обоих (и собственную жену) заказами. Он был человек контактный и общительный. По существу, это была небольшая артель, так что Жора неплохо устроился.

Я помню Жору в разных обстоятельствах, как в декорациях. Мы провели вместе немало времени, дома, а еще больше во всяких прогулках, до которых Жора был большой охотник. Он великолепно знал городские окрестности, в любое время года было на что посмотреть. Летом мы обязательно ездили в Ходосовку — недальний пригород Киева. Вдоль изгородей, за которыми раскинулись деревенские огороды, мы выходили к холмам. Взбирались на покатые склоны, укрытые цветным ковром. Жора хорошо знал растения, но не собирал, не заготавливал. К каждому цветку он присматривался как бы отдельно. На верхушке мы усаживались отдыхать, глядя как навстречу нам тяжело восходят взмокшие от жары дельтопланеристы. Они располагались неподалеку, навешивали на спину крылья и бросилась с разгона на лежащий внизу луг. Разговаривали мы мало, лежали и смотрели. Когда забываешь о времени, разговор только мешает.


И потому в заливах голосов
Растут ракушки желтые,
И ныне, как вчера,
Уходят в промежутки вечера.
И потому за словом непрозрачным
Стоит неизреченного гора.

Исчезал и появлялся Жора внезапно, хоть я знал, где его найти. Но если он искал встречи, то мог быть настойчив. Он звонил мне между двенадцатью и часом ночи, и я, беря спросонок трубку, мог с уверенностью сказать, это Жора. Телефонный голос — негромкий, с покашливанием и посипыванием, как бы с телефонными искажениями, создающими некий потусторонний фон, — очень располагал к разговору именно к ночному. Однажды он меня удивил.

— Да, вот. Медовый месяц…

(За год до этого, во время прогулки, Жора буднично сообщил, что закончил отношения с женщинами).

— А Таня?

— Ушла. Она мне не подходит. И как человек, и в эзотерическом плане.

— В эзотерическом?

— В перспективе — для вечной жизни.

— Как это?

— Вот так. Живем здесь. Потом я ухожу. Или она. И там встречаемся.

— А потом?

— А потом сливаемся в одну частицу. Андрогин.

— Андрогин?

— Андрогин. Ангелоподобная субстанция, образовавшаяся из слияния мужского и женского начала. Андро-гин. От Гермеса и Афродиты. Из нее формируется духовный космос. Что, ты не знал?


Еще от автора Селим Исаакович Ялкут
Скверное дело

Остросюжетный роман Селима Ялкута «Скверное дело» — актуальный детектив в реалиях современной российской действительности и в тесной взаимосвязи с историческим прошлым — падением Византийской империи. Внимание к деталям, иронический язык повествования, тщательно прописана любовная интрига.


Братья

Место действия нового исторического романа — средневековая Европа, Византийская империя, Палестина, жизнь и нравы в Иерусалимском королевстве. Повествование с элементами криминальной интриги показывает судьбы героев в обстоятельствах войны и мира.


Рекомендуем почитать
Петля Бороды

В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.


Золотая нить Ариадны

В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.


Резиденция. Тайная жизнь Белого дома

Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.


Горсть земли берут в дорогу люди, памятью о доме дорожа

«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».


Сандуны: Книга о московских банях

Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.


Лауреаты империализма

Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.