Львовский пейзаж с близкого расстояния - [110]
Потом Валя попросила помочь. Я связал ее со знакомой, она провела Валю по кругам преисподней, и сообщила мне, что результаты неутешительны. У Вали обнаружился рак. Давно было пора оперировать. Валя отказалась. Я поговорил с ней и переубеждать не стал.
Прошел год, и я получил приглашение зайти. На кухне мы пили портвейн. Валя вынесла книгу. Жорину. Она издала. Если бы пошла на операцию, книги бы не было. А так, напечатала. Был еще третий — Сергей, из знакомых, которыми Валя обзавелась после Жориной смерти. Сидели тихо. Валя жаловалась на боли, но как-то легко. Потом задрала свитер и показала грудь. Правая выглядела обычно, а левая сплошь была багрово-черной, зрительно схожей с адским пламенем, как его изображают на иконах.
Разговор между тем шел заурядный. Потом я услыхал звонок. Тут нужно быть точным. Это был реальный звонок, вернее, звоночек. Внятный, отличный от грубого дверного и пронзительного телефонного. Звук возник прямо из воздуха. Я, помню, удивился. Решил, что звонят у соседей, хоть звук был где-то совсем рядом, и какой-то иной, необычный. Я так и сказал. Странный какой-то звоночек.
— Это Жорик звонит. — Валя оживилась. Заявление было не слабее самого звонка, и я перевел взгляд на третьего участника застолья. Тот кивком, как само собой разумеющееся, подтвердил. Да, звонит. А что тут такого? Валя убежала в комнату. Я тоже решил отнестись обыденно, будто при таких звонках присутствую постоянно. И оказался прав. Валя вернулась радостная (и вообще ее тогдашнее состояние я бы назвал просветленным) и подтвердила, Жорик звонит, не забывает, и говорят они на вполне бытовые темы, как это и бывает при постоянном общении. Правда, хоть обыденно, но она записывает. — И можно поглядеть?.. Валя охотно принесла большую «тетрадь учета» в дермантине, заполненную почти на треть. Красным чернилом, с обозначением дат. — Можно? — Спросил я, удивляясь собственной бестактности. Валя тут же разрешила. Я стал листать. Разговоры, действительно, носили характер будничный. Ничего запредельного (любимое Жорино словечко) я второпях не нашел, а вчитываться вот так, на ходу было неловко. — Можно взять? Посмотреть? — Я не могу объяснить, как я решился на эту просьбу. Но Валя согласилась. Она протянула мне тетрадь. Я запомнил ее жест, легкий, открытый. И я остановился. Сразу много причин, и я не стану объяснять почему. Я тетрадь отложил. В тот вечер Валя была в приподнятом настроении. Как будто закончила все дела и может, наконец, заняться собой…
… Теперь, когда я вспоминаю тот вечер, меня удивляет обыденность собственных впечатлений. Ничего подобного я раньше не испытывал. Я сам услыхал этот звонок. Немного необычный, странный, я бы даже сказал (если так можно о звонке) деликатный, но вполне материальный, как любой другой городской или домашний шум. Я же и объявил о нем, не предполагая ничего сверхестественного. И, тем не менее, это был звонок оттуда. Я могу поклясться, перекреститься, положить руку на Библию, все было именно так. А если так, то это значит, что перегородка, отделяющая нас от того мира, от наших ушедших и близких, прозрачна и тонка. Они помнят о нас, и мы напряжением своей памяти, чувств и веры можем ощутить их участие.
Через пару месяцев Валя позвонила и стала расспрашивать, как унять боли. Такова подлость нашего здравоохранения, оставлять человека одного, без помощи в самые трудные минуты его земного бытия. Мы обсудили, что можно сделать. Валя была спокойна, только жаловалась, что терпеть трудно. Я ей поверил, хоть голос у нее был бодрый, я бы сказал, незаинтересованный. Помощь не требовалась. Потом мне позвонили и сообщили, когда похороны. Я хотел еще расспросить, думал, звонит знакомый. Но нет. Голос спокойно уточнил, что таково задание: обзвонить по списку, который составила сама Валя. Фамилия, имя и телефон. Моя фамилия в списке. Вот и все. Не знаю, кого она еще включила, но народа оказалось немного. И лица были незнакомы. Видно, еще из прежней Валиной жизни. Сын приехал, я знал, он был корабельным поваром, коком. Общих знакомых не было. Участников тех самых застолий. Валя осталась Жориной тенью, а с тенью не церемонятся. Ей как бы мстили быстрым забвением. А, может, она сама не пригласила. Я думаю, ее устраивал любой вариант. Она торопилась встретиться со своим Жориком.
Неизвестно. Возможно, это про любовь. Или про разочарование. Состояние недостаточно точно определено, чтобы судить однозначно.
Однажды, я был бабочкой, вся жизнь которой лишь одно короткое «Ах!». Постигая это новое для меня ощущение времени, я понял, что истина подобна этой бабочке. Она — слишком нежное создание для наших грубых рук: пытаясь завладеть ею, мы ее просто уничтожаем…
Что еще? Как-то я увидел на Жориной руке свежий шрам. Оказалось, от сигареты. Жора прижег руку во время Валиного рассказа о злоключениях ее прошлой жизни. Вполне заурядная история из таких, что у женщины наготове. Я читал (у Хемингуэя) про индейца, который не смог перенести страданий рожающей жены. Но одно дело читать, другое — увидеть собственными глазами. Жора был экспериментатор.
