Лузитанская лира - [55]

Куда б ни вторгся самовластно он —

В эфир, где все безмолвствует в покое,

Иль в грозный океан, чтоб, им взметен.

Тот к небу поднялся стеною пенной,

Иль в неподвижный безысходный сон

Материи глухой и довременной,

Иль к нам в сознанье, чтобы там сквозь мрак

Зарделся луч свободы дерзновенный…

Жизнь вечна, и ее исток — очаг,

Затерянный в бездонности астральной.

То блещет он, то тлеет кое-как.

Жизнь — семя, что мало и колоссально.

Оно взрастает в толще бытия,

И вихри вкруг клубятся изначально.

Под тысячью личин свой лик тая,

Восходит по спирали созиданья

Всемирный Дух в надзвездные края.

О формы жизни, руны мирозданья,

Вы тайнописью света и теней

Слагаете пеан[121] существованью!

Так полните ж безбрежностью своей,

С войною чередуя мир бесстрастно,

Моря, долины, горы, ширь степей.

Из тигеля Возможности неясной

К многообразью Сущего пробить

Себе дорогу сильтесь ежечасно.

Цветок, ты должен лепестки раскрыть!

Скала, пусть вкруг тебя валы седеют!

Орел, спеши к далеким тучам взмыть!

Идите смело в мир. Не оскудеет

Та вечная душа, что в вас кипит:

Горячий ключ и в стужу не хладеет.

В любую форму Дух нетленный влит.

Он, богоравный, хоть пьянится снами

И неподвижен иногда на вид,

Всегда в пути, и под его стопами

Росток вослед ростку, за всходом всход

Становятся густыми зеленями.

Дыханья жар и безразличья лед

В себе он, непостижный, сочетает

И в посвист ветра и в журчанье вод

Напев свой и рыдания вплетает.

ИСТОРИЯ

I

Хоть человек и впрямь к заветной грани

Грядущего сквозь мглу судеб и лет

Идет, покорен бестелесной длани.

Которой жизнь дают любовь и свет;

Хоть, странный путник, чей пролег в тумане

От Прометея к Иисусу след,

На ощупь он бредет неустрашимо,—

Не ведает он, кем ведом незримо,

Не знает, как именовать свой рок,

Своих проводников не видит лица

И думает, что гнев богов навлек,

Коль обречен в дороге заблудиться,

И свет ему не мил, и груз тревог

Пред смертью сбросить он с проклятьем тщится.

Кто вправе поклоняться и молить,

Тот вправе проклинать и слезы лить.

Да, знать, куда идешь, — в пути не худо…

Песчинка, что самум с собой унес,—

И та себе, как ей подобных груды,

В растерянности задает вопрос,

Куда она летит, взялась откуда

И где ей кануть суждено в хаос;

А человеку вовсе уж невместно

В волнах судьбы быть каплей бессловесной.

Как бурею разбитые суда,

Нас выбросила вечность вероломно

На отмели времен, где навсегда

Мы беззащитны, наги и бездомны.

Мы — здесь, но не постигнем никогда,

За что же стали жертвой силы темной,

Случайность это иль небес закон.

Вот чем наш разум вечно поглощен.

О берега песчаные и скалы,

Как мы, в плену и вы томитесь тут.

За что судьба нас с вами покарала,

Заслав в такой безрадостный приют?

Ответь, о море, ибо хоть ты стало

Тюрьмой для волн, что от тоски ревут,

Но в рабстве страждешь и само от века,

К лицу ли прозябать здесь человеку.

Так остр он взглядом и высок челом,

Как будто излучающим сиянье,

Что представляет — нет сомненья в том —

Чистейшую из форм существованья,

И, вспыхивая, дух, живущий в нем

И охватить способный мирозданье,

В движение, как солнце — хор светил,

Приводит мысли, кои породил.

Но, духом царь вселенной в полной мере,

Он жалче птахи, чье гнездо с ветвей

Смел ветер иль смахнула лапа зверя:

Чем больше им непознанных вещей

Он видит на хрустальной нашей сфере,

Тем вожделеньем уязвлен сильней,

А светлый круг его ума и воли —

Лишь пыточная камера, не боле.

Судьбу сфинксоподобную кляня,

Мечтая о Земле обетованной,

Бредет с восхода до заката дня

По миру он, шатаясь, словно пьяный.

К нему, его прельщая и маня,

Природа льнет любовницей желанной,

Но он, угрюмый под ярмом забот,

Вослед мечте, закрыв глаза, идет.

Закрыв глаза — затем что сновиденье

Бесследней ветра ускользнет сейчас…

Остановись, о путник, на мгновенье

И, если смеешь, оглянись хоть раз.

От жизни, от надежд, от вожделенья —

От сна о славе, мучившего нас,

Нам только горстка праха остается,

И этот прах Историей зовется.

…………………………………

VI

Ужели суждено достигнуть нам

Желанной суши в океане вечном,

И отдых изъязвленным дать телам,

И жажду успокоить соком млечным?

Мне сердце говорит мое, что там

Придет конец страданьям бесконечным,

Обман и ложь рассеются, как дым,

И небо снова чистым мы узрим.

Блажен, кто плачет! Близок миг заветный,

Когда умолкнет в мире стон людской.

Орел слетит к нам с неба в час рассветный

И наши скорби унесет с собой,

И взгляд наш возликует беззаветно,

И деспоты, кем попран круг земной

И чьи стопы железа тяжелее,

Надломятся соломинок быстрее.

Нет счета этим деспотам слепым —

Нас леденящим верованьям старым.

Чем глубже мы могилу роем им,

Тем с большим восстают оттуда жаром

Виденья давних снов, что нам, живым,

Стесняют и поныне грудь кошмаром,—

Надменный сонм злодеев и глупцов,

Царей без чести и богов-лжецов.

В них, а не в человеке зла истоки.

Оно не от его души — от них,

Вселяющих в нее свои пороки,

Терзающих ее в когтях своих.

Так пусть сожжет, когда наступят сроки,

Их молния, упав из туч ночных,

И пусть Добро из мрака, что растает,

Светилом Правосудья возблистает!

А коль решит тот, чья душа робка,

Что этих древних призраков крушенье

Пустым оставит небо на века

И Землю обречет на разрушенье,

Пусть напряжет он зренье хоть слегка

И убедится сам без промедленья: