Луна в ущельях - [5]

Опираясь на палку, Вадим заковылял к обрыву. Перед ним открылся широкий обзор, а внизу поток уносил с журчанием ледяную кашицу — единственная живая артерия, связывающая геолога с внешним миром. Да, загреми он вчера с этой кручи — не отделаться бы ему одним растяжением.

Не успел он оглянуть как следует протянувшийся под яром заснеженный откос, как на берег откуда-то вышел человек и, зачерпнув полное ведро воды, скрылся. Сердце Вадима забилось радостно: перед ним была живая душа, он не один в этой чертовой глуши!

— Ого-го-го-о!

Человек выглянул из своего укрытия и, найдя глазами на высоком яру кричавшего, долго рассматривал его. Потом, уступая призывным знакам незнакомца, неторопливо двинулся, и едва приметная тропка вывела его наверх.

Это оказался дюжий человек в стеганом ватнике и высоких болотных сапогах-броднях, подвязанных ниже колен узенькими ремешками. Из-под сдвинутой на затылок ушанки выбивались завитушки слегка прихваченных временем темно-русых волос, загорелое лицо обросло густой щетиной, глубоко сидящие глаза смотрели независимо и спокойно.

— Здравия желаем! — первым поздоровался он.

Глядя друг другу в глаза, мужчины обменялись рукопожатием, и Вадим коротко поведал обо всем, что с ним приключилось. Вскоре они уже сидели в тепле, чуть подгоревшая каша наполняла дуплянку дразнящим запахом, разлитый по кружкам неразбавленный спирт сразу придал откровенности.

Оказалось, что Родион Михайлович Кузёма и не охотник вовсе, и не рыбак, как предполагал геолог, а самый что ни на есть природный таежник «кородер» — так стали называть в просторечье появившуюся в последние годы профессию заготовителя коры пробкового дерева, которым изобиловала местная тайга. Однако сезон, когда можно снимать с деревьев кору, давно кончился. Выпив спирт, Кузёма тыльной стороной ладони отер губы, неторопливо закусил и стал объяснять, что дожидается напарника, который с малым плотом спустился один и должен был давно вернуться, чтобы вдвоем сплавить большой. А припозднились они по причине панцуя.

— Так вы и корневщик?

— Есть маленько, — улыбнулся кородер. — А вам, Вадим Аркадьевич, не приходилось покорневать?

— Куда же деваться поисковику? — в глазах Вадима мелькнула усмешка.

Оживленно стали припоминать случаи наиболее удачливых находок со всякого рода подробностями — как выглядел корень жизни, был ли похож на человеческую фигурку, сколько граммов потянул и так далее, и это неистребимое до седин, подогретое спиртом мальчишеское хвастовство как-то быстро, забавно и по-хорошему сблизило таежников. Посмеялись. Улучив минутку, Вадим предложил вместе спуститься на плоту в райцентр. Кузёма недоверчиво поглядел на поврежденную ногу нового знакомого и отрицательно покачал головой.

— Поживи, плохо разве тутотка? — Кородер по-хозяйски обвел дуплянку взглядом, чуть задержал его на нетронутом припасе и повторил: — Поживи. Рябчиков постреляем.

Вадим пошевелил стопой в толстом полосатом носке и даже зубами скрипнул:

— Не до рябчиков, Кузёма.

— Или заработали ребята за сезон неважно? — помолчав, неожиданно спросил кородер.

Вадима осенило.

— Понимаешь, — доверительно заговорил он, слегка придвигаясь к собеседнику, — если образцы не будут доставлены вовремя — отряд лишится премиальных за нынешний сезон. Впрочем, это ерунда, конечно, что премиальные, открытие рудника на целый год задержится — вот что обидно.

Кузёма зорко поглядел на него, помолчал, потом ворчливо сказал:

— Ладно, считай, что уговорил. Спиртяга есть? — И когда геолог покачал на гвозде увесистую еще флягу, тот подмигнул, потирая руки: — Этот русский бог крепко нашего брата, сплавщика, выручает. Айда, стало быть, паря.

Собрались быстро. Вставши один на носу, другой в хвосте плота, сплавщики одновременно оттолкнулись от берега длинными гибкими баграми, и река, раздавшись, шелестя ледяным крошевом, стремительно понесла. Наладились. С каждым поворотом багор все сноровистей и точней погружается в воду. Правда, что глаза боятся — руки делают. По берегам мелькают запорошенные кусты, плывут сопки. Ни дыма, ни плетня со старыми горшками на кольях — глушь, снеговая пустыня. Нет, все-таки стоит жить на свете, чтобы ожили, занялись человеческим духом эти безлюдные печальные места.

— Ну, багорщик, закурим, что ли? — Это подошел Кузёма, ловко перепрыгивая с тюка на тюк, из которых был составлен пятидесятиметровый корьевой плот. — Скоро уж Мана, а там и до дому рукой подать.

Они закурили, Кузёма носогрейку, а Вадим цигарку, с трудом свернув ее онемевшими руками. Ветер рвал и уносил дым клочьями. Река действительно вскоре заметно раздалась и несколькими извилистыми рукавами влилась в Ману. Шуга тут шла гуще, течение значительно медленнее — до рекостава остались, может быть, считанные часы.

Сердце поисковика забилось сильнее. Влюбленный в свои маршруты и тайгу, сегодня он был счастлив, что уже почти вырвался из ее цепких объятий. Он, кажется, еще слышал за спиной таинственные ночные шорохи леса, человеческие вопли филина… но все это было уже позади, а впереди — встреча с Диной.

А готов ли я к этой встрече? Готов ли с легким сердцем проводить Динку в Москву? Смогу ли ждать еще четыре года? Ведь скоро дураку уже тридцать. Да, года идут, а жизнь куда как не мед-сахар. Маршруты, биваки, короткие, через пень-колоду недели отпусков. Что еще? Книги да редкие встречи с немногими друзьями. С Динкой все могло бы перемениться. Это именно то, что я искал, хотел встретить. А ее учение? Ведь еще целых четыре года…