Луна с правой стороны - [52]

Шрифт
Интервал

— Да-а, — промычали мужики.

— Ггээ… — дёрнул носом Фёдор.

— На здоровье, — сказал дядя Сергей, — нос всегда должен иметь свободное положение в жизни. Для меня чихнуть, например, самое приятное времяпрепровождение, — и, ласково взглянув на Фёдора, добавил: — и вы, Фёдор Михайлович, всегда нос держите в свободном положении, не стесняйте, это бывает для носа очень и весьма приятно…

— Да-а? — спросил Фёдор, — я и то…

— Необходимо, — подтвердил дядя Сергей и вернулся к рассказу. — На чём я остановился-то, а? Вспомнил, вспомнил… Так вот Петрович сел за стол, за цыплёнка, а Авдотьюшка в чуланчик — переодеться. Да-а… Выходит оттедова в новом сарафане, цветы на сарафане в ладонь, и в новом кокошнике, можно сказать, красавица, а не баба. Петрович-то и заглядись на неё и проглоти косточку-то. А когда проглотил, сразу помутился, даже с лица спал, позеленел. Как увидала его Авдотьюшка таким, так и присела. — Батюшки, Петрович. — А Петрович обиженно: — Не впрок, Авдотьюшка, нынче твой цыплячек-то. — Авдотьюшка в голос: — Что ты, родимый, али, спаси, господи, подавился?.. — И в слёзы. — Нет, нет, — ответил Петрович, — прошло, выскочила, но не кверху. — Авдотьюшка всплеснула руками: — А куда? — Петрович провёл по груди пальцем.

— Батюшки, — ахнула Авдотьюшка…

— И что же? — сопели мужики.

— Ничего, — ответил дядя Сергей, — проглотил косточку и тут же впал в тоску. А Авдотьюшка к нему и так и этак, а он в тоску и в тоску: — Смертушка, говорит, моя приходит. — Авдотьюшка и постель постелила, взбила её, чтоб помягче было, и к нему: — Проспишь ночку и всё пройдёт. — Нет, Авдотьюшка, не могу, тоска смертная душит меня. — А ты, Петрович, поспи, — упрашивала его Авдотьюшка. — Не могу, не могу, — твердил своё Петрович, а сам всё бледнее и бледнее становился. — Так и не проспишь? — спросила Авдотьюшка. — Неет, — простонал Петрович. Тут уж Авдотьюшка не выдержала, всплеснула руками и как бросится к нему на шею, как заревёт: — Голубчик ты мой ненаглядный… — и пошла…

— Ишь как её прохватило, — промычал Фёдор.

Дядя Михайло Многосонов показал кончик языка:

— Бабы народ жалостливый… Вы помните Петра? Ему бык пропорол причинное место, и как об этом его баба голосила…

— Да уж чего, в бабьем обиходе это, можно сказать, дело сурьёзное.

Дядя Сергей закатился в гык. За ним и мужики. А когда гык прекратился, дядя Сергей стал продолжать:

— Ладно, говорит Петрович, — ночевать не могу, а побаловаться, давай побалуемся. — Побаловались. После этого проходит день, второй — ничего, и только на третий Петрович почувствовал страшную боль в заднем проходе: покалывает и покалывает что-то, как раз под самой… косточкой. Первое время думал, так пройдёт. Но чем дальше, тем всё хуже и хуже, даже стало ни сесть, ни лечь, просто беда. Ему посоветовали сходить к бабушке Сергевне, была такая у нас на селе в ту бытность. Сходил. Бабушка Сергевна признала килу и даже указала, какой злодей пустил эту килу по ветру. Наговорила воды, спустила с образка складня медного, велела пить ежедневно по утрам по чайной чашке натощак.

— И что же, помогло?

— Святая вода, она, брат…

— Нет, — ответил дядя Сергей.

— И святая не-е…

— Колдуны тоже силу имеют.

— Оно, конечно.

— Объездил всех бабок, — возвысил голос дядя Сергей, — и не помогло, а что-что они ни делали: поили святой водой, обкладывали пшеном зад, обтирали, а это пшено велели разбросать на широкой дороге, чтоб на заре птицы небесные поклевали; продевали голову в хомут; заставляли смотреться в кадушку, наполненную заревой водой, взятой из четырёх колодцев, — ничего не помогло. И Петрович решил — смертушка приходит, стонет, мечется по постели.

— Вот так проглотишь…

— У нас парень ерша глотал живьём за четверть водки, на спор, и то ничего, — вмиг.

— Оно как… на всё, брат, господь.

— Да-а… а тут и не доглядит.

— Что и говорить, разве мало нас, огломонов, за всеми не углядишь.

— Насчёт бога оставить надо, — сказал сердито дядя Сергей и сурово обвёл глазами мужиков.

Мужики притихли.

— Бог тут не при чём, его, можно сказать, дело — сторона.

Фёдор повернулся набок, облокотился на локоть.

— Не помогло, говоришь?

— Нет, Фёдор Михайлович, — ответил почтительно дядя Сергей, — не помогло. И наверно бы богу душу отдал, если бы не странничек божий.

— Всё господь…

Дядя Сергей опустил брови и, заложив правую руку за спину, продолжал:

— Что это с тобой, чадо? — спросил старец божий. Петрович высказал всю свою жалобу на боль. Рассказал, отчего и как эта боль приключилась. Не упустил из вида и цыплёнка, и нового сарафана с большими цветами во всю ладонь, и Авдотьюшкиной красоты…

— Она, боль-то, матушка, пришпичет — всё расскажешь.

— Как есть, всё.

— Даже, можно сказать, приврёшь.

Дядя Сергей недовольно кашлянул.

— Старец божий, покачивая головой, внимательно слушал, повторяя: — Ай, ай, чадо. Ай, ай, грех-то какой. Ай, ай! — А когда Петрович закончил свою жалобу, старец, подняв кверху указательный палец, сурово сказал: — Какое, чадо, прелюбодеяние, какой грех!.. Ай, ай, баба до добра не доведёт… Какое прелюбодеяние! Ай, ай… — И, опустив палец, тихо добавил: — В бабе, чадо, благодушествует сатана…


Еще от автора Сергей Иванович Малашкин
Девушки

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Записки Анания Жмуркина

Сергей Иванович Малашкин — старейший русский советский писатель — родился в 1888 году, член Коммунистической партии с 1906 года, участник первой мировой войны и революций 1905 и 1917 годов. Его перу принадлежат сборники стихов: «Мускулы» (1918), «Мятежи» (1920), стихи и поэмы «Мышцам играющим слава», «О современность!», «Музыка. Бьют барабаны…» и другие, а также романы и повести «Сочинение Евлампия Завалишина о народном комиссаре и нашем времени» (кн. 1, 1927), «Поход колонн» (1930), «Девушки» (1956), «Хроника одной жизни» (1962), «Крылом по земле» (1963) и многие другие.Публикуемый роман «Записки Анания Жмуркина» (1927) занимает особое место в творчестве писателя.


Рекомендуем почитать
Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.