Лукоеды - [38]

Во дворе поместья Макфаггеров выстроились слуги с короткоствольными карабинами и ружьями. Один садовник с вилами, другой с серпом и еще два стояли над парой ржавых мортир. Я стоял около открытой двери сенного амбара, пока Макфаггер сновал туда-сюда по мокрому серому булыжнику, выкрикивая команды с пулеметом в руках.

— Мы в меньшинстве примерно один к пяти. Но маневренность и разведка вот ключ к современному сухопутному бою. Я знаю, что вы все прекрасные парни и никто даже не помыслит о предательстве. И не потому, что я лично отшибу вам за это бошки, а потому что имя Макфаггер звучит в этих горах и долинах с незапамятных времен и никакая банда бродяг не проникнет сюда, куда ни одна блядь веками не осмеливалась совать свой нос. Смиир-на. Напле-чо. Круу-гом. Левое плечо вперед. Марш. Левый фланг, подтянись, едрена вошь.

Макфаггер отсчитывает шаг, постукивая по сапогу хлыстом. Одетые в темное солдаты, пальто подвязаны обрывками веревки, на головах потрепанные шляпы, столкнувшись, падают и поднимаются, и снова сталкиваются, путаясь в командах капитана Макфаггера. С яростью разгоняющего кур, мечущихся между заплетающихся ног его взвода.

— Стой. Стой, кому говорю. Перестань ухмыляться, Келли. Теперь слушай меня. Для эффективного перемещения силы нужна координация. Это значит держать шаг. И маршировать в том же направлении. А команда кругом исполняется на пальцах правой ноги. А не левой, от чего половина из вас бьет другу друга по мордасам ружьями. Мерфи, три шага вперед и выкинь этот серп. Вот так. А теперь встать в строй. Смиир-на. Нале-во. Вперед, шагоом. Марш.

Вышагиваем вперед и назад по внутреннему дворику конюшни. Макфаггер, топая ногами, бегает по флангу. Выглядывает солнце. Сверкают дождевые лужи. На моем участке плаца сухо и пыльно. Топаю по нему в плотных, теплых гамашах. Глядя в затылок впереди идущего. Моля, Христа ради, чтобы это сумасшествие скорей кончилось. Как стратег, вообще, я был лучшим. Без предупреждения нанес превосходящими силами смелый победный удар. Заставил врага бежать бесповоротно. Хватаясь за задницы. Но однажды из меня сделали адмирала, который, прикованный к картам в чреве судна, только и знал, что пил кофе и жевал печенье свежей выпечки.

Макфаггер отпустил своих воинов. Браво маршировавших по дворику. Остановился перед петухом, который забил крыльями и, подпрыгивая вверх, стал делать небольшие угрожающие выпады в его сторону. И тут же получил в белый пушистый подбрюшник удар черным сапогом. Птица, описав дугу в воздухе, приземлилась в десяти ярдах от нас, где и лежала, хватая открытым клювом воздух.

— Нет, ты этой видел, Клементин, эта чертова птица напала на меня. Чертовски неприятно, когда не узнают хозяина. Ничего, я приведу эту банду в порядок. Сделаю из них настоящих солдат. Научу их воевать не числом, а умением.

Им нужно немного преданности. Самая сильная их черта, как солдат, — это естественное стремление к разрушению. Особенно полированных античных скульптур. Черт, у меня от этого пулемета руки отвисли. Он их очень устрашает. Я им тут устроил небольшое шоу. Своими двумя сорокапятками разнес в пух и прах шесть бутылок, тремя выстрелами с левой руки и тремя с правой, они стояли вокруг ошарашенные минут десять, наверно. Ну, что, теперь и чайку можно попить.

Вероника прибыла на руках Бонапарта. В целости и сохранности, как и в тот первый вечер на коляске, которую толкал Макфаггер. Он, наткнувшись на два наших распростертых в неестественных позах тела, согнулся пополам, корчась от смеха, а затем повалился на бок около ночного столика, свалив виски и минеральную воду прямо на нас. Позже, пересказывая эту историю мне, а делал он это каждые два часа, он сопровождал рассказ крепкими ударами по спине, громко заявляя, ей-богу, у тебя была такая благоприятная возможность с такой возвышенной женской формой.

Мы сидели за столиком с чайным сервизом и сэндвичами из жерухи. В серебряных вазочках лежали конфеты. Вероника, украшенная шифоновыми шарфами, откидывала голову назад и нюхала воздух. Пытаясь что-то выкинуть из головы. Макфаггер улыбался в свою чашку. Мне хотелось рвануть через скалистые горы к себе домой. Пока его не спалили или не превратили в шахту или нефтяную скважину. С мамбами, обвившими буровую.

— Ей-богу, в доме полно калек. Как мой дед в коляске. Так и просидел, не высунув носа, последние двадцать пять лет своей жизни в доме Макфаггеров. За исключением одного раза, когда загорелась труба. Да и тогда он отказался даже съехать с веранды. Единственным упражнением для него каждый день были поиски его вставных зубов в супе. Имел привычку глотать полную ложку еще горячего супа, после чего выплевывал все содержимое и, конечно, вместе с зубами. Всегда держал наготове пинцет, чтобы их вылавливать.

Поздним серым днем я наконец отъехал от парадного подъезда с колоннами и гранитными ступеньками дома Макфаггеров. Ее милость и Гвоздь махали, стоя у двери. Четверка лошадей выехала со двора, повернула налево, и поехала через деревню с пабом и магазином. Мимо кузнеца, который, зажав копыто лошади на своем черном фартуке, ставил ей подкову в дверях своей кузницы. Вверх по извилистой дороге, обсаженной утесником, через одинокие обдуваемые ветрами холмы. В руке я держал письмо, которое мне сунула горничная. Когда просторные поля и парки дома Макфаггеров остались позади, я открыл его.