Лук для дочери маркграфа - [71]

Прежде чем задвинуть каменную плиту на место, он достал из налуча белый лук и положил поверх безжизненных рук. Легко погладил белое оперение, поклонился могиле и закрыл крышку.

Никто не знает, куда уходят умершие, смутны и обрывочны рассказы о трудностях посмертного пути, но ему верилось, что где бы ни была теперь Агнет, она сможет себя защитить.

* * *

Всё же он сбился с пути, обходя озеро. Вместо тропы на восточный тракт впереди лежала вересковая пустошь, и охотничий домик отчётливо вырисовывался в предрассветных сумерках. Не иначе, призраки решили напоследок посмеяться и вывели его сюда, где по ночам носится Дикая Охота, а в День Поминовения может и вовсе задержаться до появления солнца.

Такко бросил вещи в траву, устало прислонился к дереву, прикрыл глаза, и из серо-бурых пятен мгновенно соткались всадники, невесомо летящие над вереском. Ели склоняли перед ними верхушки, утренний туман стелился под копыта мягким ковром. Близился восход, и Дикая Охота скакала в своё призрачное пристанище.

Ноги сами шагнули вперёд. Такко не знал уже, принадлежит ли к миру мёртвых или живых, и бездумно шагал по пустоши вслед за всадниками. Воины Дикой Охоты не знают страха, не скорбят о потерях, и им всегда нужны меткие стрелки. Плата за это самая ничтожная — жизнь, и, пожалуй, это лучший способ её отдать. Всё лучше, чем где-нибудь на тракте или в очередном безымянном городке, не поделив с местными выгодный заказ.

Кто-то дёрнул Такко за ногу, он споткнулся и открыл глаза. Сухая ветка зацепилась за штанину, будто пыталась удержать. Свет потеплел — за лесом вставало солнце, и оно гнало Дикую Охоту с пустоши вместе с туманом.

Всадники распались на тени и блики и затерялись среди стволов. Такко вдохнул по-зимнему холодный воздух и встряхнулся. Кажется, Дикой Охоте он оказался не нужен, и можно было попытаться прожить заново обретённую жизнь не так бездарно, как раньше.

За ним тянулась полоса примятого вереска и остро пахнущего дурмана. Дорога на восточный тракт лежала по правую руку — там, где поднималось солнце, и следовало взять левее, чтобы обойти Эсхен. Только стоило ли его обходить? В городе оставался по крайней мере один человек, перед которым Такко был по-настоящему виноват. Раз уж его жизнь не забрали ни маркграф, ни Дикая Охота, стоило потратить её с пользой и искупить свою вину. Он в последний раз оглядел пустошь, подхватил вещи и зашагал на восток.

Такко возвращался в Эсхен. Возвращался в мир живых.[12]

22. Новые дороги

Такко рассчитывал добраться до Эсхена к обеду, благо земля была сухой, а шагал он быстро. Но идти без отдыха после бессонной ночи не получилось. Одна передышка, другая, и вот уже лес окутали сумерки, а глаза стали слипаться.

Была и ещё одна причина не спешить. Там, на пустоши, всё казалось простым и ясным, но чем ближе становился Эсхен, тем труднее было не поддаваться тревоге. Чем кончился переполох в замке, на чьей стороне нынче городские власти, намерен ли маркграф преследовать своего бывшего ученика или привлечь как свидетеля? Вопросов было много, и по всему выходило, что самым разумным было бегом бежать на тракт, прибиться к любому обозу и убраться из этих мест как можно быстрее и дальше. Но что потом? Прятаться всю жизнь? А может, вовсе вернуться домой, под родительское крыло?.. Ну уж нет. Следовало встретить свою судьбу лицом к лицу, как подобает мужчине. И доказать себе, что маркграф был не прав, что из Такко не выйдет ничего путного. И так же не прав был отец.

Ещё нужно было загладить вину перед Кайсой. А раз с его уходом она потеряла последнюю надежду на хороший брак, устроить её жизнь можно было только одним способом. Пора было покончить с бродячей жизнью, и Такко отважно тащился вперёд, пока лес не поредел и впереди не заблестела река.

Вопреки опасениям, стражники у городских ворот пропустили его без лишних вопросов. Взяли пошлину, опечатали колчан, бросили уважительные взгляды на превосходный тисовый лук, на рукава вязаной, явно очень дорогой рубахи, выглядывавшие из-под поношенного плаща, и отворили ворота. Такко шёл по главной улице, оглядываясь одновременно с опаской и жадным любопытством.

Осенний торговый сезон только что завершился, и город собирался с силами, чтобы окунуться в череду зимних ярмарок. На всём лежала печать той спокойной расслабленности, что всегда следует за большими праздниками. Украшенные хвойными ветками и поздними цветами дома похвалялись друг перед другом большими свечами и светильниками из тыкв и прочих овощей. Пахло праздничной похлёбкой, дёгтем, гниющими отбросами; летом Такко порой морщил нос от городских ароматов, но сейчас разве что не жмурился от удовольствия. Верно говорят: городской воздух делает свободным[13], и Такко постепенно захватывала суета узких улиц. Кто-то толкнул его, наступил на ногу; Такко схватился за пояс, где по потайным отделениям были рассованы деньги, полученные от маркграфа, и больше уже не зевал.

Он запоздало сообразил, что по случаю праздника пекарня может быть закрыта — недаром же Эсхен слыл оплотом благочестия. Но уличные запахи скоро перебил аромат свежего хлеба, и Такко невольно ускорил шаг.