Лук для дочери маркграфа - [72]

Город гудел; жители сходились небольшим группами, обсуждали что-то вполголоса и расходились. Пару раз Такко выхватил из гомона своё имя, и ему стоило большого труда не обернуться. Но следом звучало имя мастера Дитмара, и тревога постепенно отпускала. Если кто и узнал аранского лучника, то связал его лишь с не по праву взятым заказом.

Над пекарней столбом поднимался дым и на всю площадь пахло свежим хлебом. Прежде чем идти к Кайсе, нужно было выполнить обещание, бездумно данное в первые дни знакомства, и Такко направился к ювелирной лавке, стараясь держаться спокойно и непринуждённо. Ставни были закрыты, но ради выручки мастер мог и нарушить праздник. Такко постучал и, ожидая ответа, прислонился к резному столбу крыльца.

— Давно пора было! — резкий голос жены бургомистра было легко узнать. По желчному торжеству в её словах Такко мгновенно понял, о чём пойдёт речь, и похолодел. — Вот и избавились!.. Я сама видела, как его везли! В цепях, в клетке, как висельника…

— Клетка не простая, а железная, и замок на ней с собачью голову! — вторила ей собеседница. — Пришёл конец беззаконию на эсхенских землях!

— Да что вы брешете! — третий голос всё-таки заставил Такко обернуться, и он сразу узнал лавочницу, что когда-то показала ему дорогу к замку. — Сам ехал и свысока на всех смотрел! Плащ алый сзади вьётся, конь под ним — чистый зверь, а сзади ящик везли — один уголок торчал из-под соломы…

— Да то не ящик был, а герб его проклятый, что с ворот сбили!

— А то ты видала!

— Да ты сама не видала!

Перебранка стихла так же быстро, как и началась: по площади бродило немало чужаков, пришедших с торговыми обозами или в поисках зимнего заработка, и перед ними эсхенцы были намерены держать лицо.

Значит, имперские дознаватели всё-таки добрались до замка. Значит, с Оллардом удалось разминуться всего на несколько часов. Такко передёрнуло: о том, чтобы ещё раз увидеть бледное, как из камня вырезанное лицо, было страшно и подумать. Хотелось удрать как можно дальше, но Такко лишь зажмурился и медленно выдохнул. Агнет бы не сбежала от опасности. Вот и он не сбежит.

Дверь ювелирной лавки наконец отворилась, и дородная служанка, вся в оборках и кружевах, пригласила войти.

Не прошло и получаса, как ожерелье из голубых и рыжевато-розовых опалов в серебряной оправе лежало за пазухой. Безыскусное с виду, оно сразу приглянулось Такко, когда он три месяца назад бродил по рынку без медяка в кармане. Кайсе оно подходило как никому другому: её серые глаза будут казаться голубыми, а в русых волосах заиграют рыжие всполохи.

* * *

До пекарни было рукой подать — только пересечь площадь. Сквозь открытую дверь чёрного входа Такко сразу увидел Кайсу, хлопотавшую у печи в нижнем платье и старом переднике. Густой и сытный запах кружил голову, на столе под промасленной холстиной остывали пироги, а сама Кайса раскатывала небольшой скалкой кусочки теста, собираясь печь сладости.

Такко остановился в дверях, заглядевшись на движения её ловких рук. Зря он искал вечное и незыблемое в кладке мёртвых камней. Рухнут замки, станут пылью города и империи, а тесто будет всё так же тепло дышать из корчаги и чьи-то руки будут разделывать его, раскатывать, защипывать, ставить в печь…

Увидев гостя, Кайса ахнула и растерянно уставилась на него. Такко улыбнулся ей, и она снова охнула, но теперь уже радостно, всплеснула руками, кинулась к нему, но почти сразу остановилась в нерешительности.

— Я плохо расстался с тобой, — начал Такко. — Я… не забыл тебя, я помнил всё это время… — нужные слова никак не выговаривались, а Кайса почему-то не спешила кидаться в его объятия. Такко шагнул к ней, надеясь, что вблизи объясняться будет проще, и получил ощутимый толчок в спину: в пекарню вошёл незнакомый парень с двумя вёдрами воды.

По растерянному лицу Кайсы было понятно больше, чем могли сказать любые слова. Такко рассматривал парня со смесью удивления и обиды. Широкий кожаный пояс с тяжёлым ножом и ремешком для меча, рубаха из простого льна, кожаная куртка с потёртыми рукавами — всё говорило о том, что новый друг Кайсы — такой же не сильно опытный воин, зарабатывающий охраной и чем придётся. Пока он опорожнял вёдра в чан, была надежда, что это просто новый работник, но когда он непринуждённо уселся на табурет, где раньше сидел Такко, а Кайса сделала к нему несколько мелких, но уверенных шагов, рассеялись последние сомнения.

— Это Лам… Ламмерт, — заявила она.

— А, — выговорил Такко, чувствуя себя на редкость глупо. Уйти не позволяла гордость, а предъявить свои права на Кайсу… следовало бы, но как, если она сама стоит рядом с этим Ламмертом, и вид у неё виноватый, но явно счастливый?

А тот, кого назвали Ламмертом, невозмутимо взял со стола деревяшку и принялся снимать ножом тонкую стружку. Такко рассеянно следил за его движениями, пока не сообразил, что тот режет для Кайсы особую ложку для взбивания сладких начинок. Обида уступила место стыду. Он-то ни разу не поинтересовался, не надо ли подновить утварь, а уж о том, кто носит воду и колет дрова для прожорливых печей, вовсе не думал!

А следом за стыдом пришло облегчение. Он всё равно не смог бы сделать Кайсу счастливой. А Лам — крепкий, хозяйственный, даже статью и лицом чем-то походивший на Кайсу — сможет.