Лук для дочери маркграфа - [64]

— А потом вы избавились и от него, — заявил Такко. Оллард взглянул с недоумением, и Такко кивнул на поблёскивающую латунью фигуру:

— Это же его скелет?

— Как ты догадался?.. — хищно улыбнулся маргкраф.

Его шаги гулко отдавались под сводами бывшей пыточной — как сотни лет назад, когда воины, ныне глядящие с портретов, так же расхаживали перед пленниками.

— Он был человеком старой закалки, преданным мне до последней капли крови. Сейчас таких почти не осталось. Болезнь сожрала его за считанные месяцы. Он уехал в тот дом на пустоши, сказал, что хочет проверить заплатки на крыше перед зимой… Я нашёл его в колоде, заполненной той дрянью, в которой мы вымачивали кости… он отлично разбирался в таких вещах. Я бы не смог выпотрошить старого друга, как оленью тушу, и он облегчил мне работу, как мог. Оставил мне записку, где уверял, что будет уже мёртв, когда упадёт в колоду… Надеюсь, так оно и было. Я знал, что в моих силах дать его телу вторую жизнь, телу, которое так жестоко его подвело. Он заслужил большего, чем покоиться на кладбище на радость червям.

— Сомнительная честь, — выдохнул Такко и медленно поднялся. Оллард явно начинал заговариваться и пора было убираться отсюда. Где-то внутри росло восхищение и странный азарт — славная смерть может быть не только в бою, можно доказать свою преданность и в мирное время… Но всё-таки жить хотелось больше.

— Вы, молодежь, ничего не знаете о долге и преданности, — усмехнулся Оллард.

— Но зачем вам тёмные слухи? — спросил Такко. — Почему не попытались убедить остальных, что пропавшие сбежали?

— Потому что только ты мог поверить этой сказке. Местным и в голову не придёт покинуть родные края, как с ними ни обращайся. Тебе этого не понять, верно?

— Верно, — бросил Такко. — Жаль, что разочаровал.

Он следил за Оллардом, не отрываясь — если тот отойдёт подальше от двери, удастся проскользнуть наверх. А маркграф резко остановился и взглянул с таким странным, хищным выражением, что Такко попятился бы, не будь прижат к стене.

— Знаешь, что ещё объединяло пропавших? Молодость. С молодыми костями легче работать. Они не изуродованы травмами и болезнями, и в их очертаниях кроется своя красота. Незрелые пропорции… а, ты не поймёшь.

Он не глядя взял со стола кость, и свободной рукой очертил её контуры.

— А ещё юности свойственны гибкость и ловкость, и кроются они, как полагают, в особом устройстве суставов. На скелетах этого не видно. Анатомические атласы не говорят об этом ни слова. Нужно своими глазами видеть, как выглядят мышцы и связки, чтобы не только понять их устройство, но и суметь повторить. Нужно чувствовать твёрдость кости и упругость хрящей, чтобы перевести их в движения пружин и шестерней. И важно видеть, как они двигались при жизни. Постепенно ты привыкаешь перекладывать любое движение в набор деталей; начинаешь видеть, как добиться такого сгиба или поворота… Но местные жители неуклюжи, и я совсем недавно это понял.

Он небрежно отбросил кость и шагнул ближе:

— Я заприметил вас с другом сразу, как вы явились в Эсхен. Вы шатались по улицам и хохотали над всем, что видели. Ты поскользнулся на каком-то соре и вернул равновесие одним движением: быстрым, по-звериному ловким. Я так и не смог представить, как его передать. После этого я не мог отделаться от мысли, как удобно всё складывается: бродяга без роду и племени, чужеземец, охранник, которого никто не будет искать… Впрочем, Вейнира больше не было, а я не мог рисковать. Но ты пришёл сам.

Такко отчаянно пытался уловить в голосе маркграфа привычную насмешку, но тот говорил, словно клал камни — твёрдо, отрывисто. В глазах плескалось пугающее предвкушение, но не безумие, и веяло от него могильным холодом и сыростью усыпальницы.

— Я правда когда-то собирался заказать Агнет лук. Всё сошлось, как нельзя лучше. Одного я не предвидел — что Агнет привяжется к тебе. Её любимой игрушке я не мог навредить — поэтому ты и жив до сих пор. Да и помощником ты был неплохим, что скрывать.

Он приблизился почти вплотную. Его длинные пальцы оплели запястье Такко и дёрнули вверх, а свободная ладонь скользнула к локтю вслед за завернувшимся рукавом:

— Вот ради чего я тебя нанял.

Нож оказался в руке быстрее мысли. Такко ударил с резким, коротким замахом, метя под рёбра — туда, где проходит главная жила. В голове с непривычной чёткостью мелькнули картинки: замыть кровь из кувшина в кабинете, тело спрятать в одной из клеток тайного хода, маркграфскими ключами запереть двери и бросить их в колодец… В следующий миг он зашипел от боли в перехваченной и безжалостно вывернутой руке; нож звякнул о каменный пол, стены с потолком поменялись местами, в спину больно впились кости с деталями: Оллард швырнул его на стол, как щенка. Захват ослаб, и маркграф наклонился поднять оружие.

— Учил тебя, учил, а всё бестолку, — почти дружелюбно посетовал он. — Всё-таки фехтовальщика из тебя не выйдет.

В этот раз Такко бросился на него сам — в мыслях уже видел, как над ним заносят его же собственный нож, и не собирался терять ни секунды. От удара о жёсткое ребро столешницы перехватило дыхание — нет, не соперничать ему было с Оллардом ни в силе, ни в скорости реакции! Стол шатнулся; на пол, звякнув, скатились пружины, под ногами хрустнули кости. Оллард обеспокоенно оглянулся на скелет егеря, не пострадал ли тот в тесноте, и Такко, едва поднявшись, отчаянно рванулся к двери. Всем весом налёг на полотно и выкатился в мастерскую, сам не веря, что успел. Взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки; в кабинете по-прежнему царил уютный полумрак, и странно было видеть два кресла у камина и свой стол у окна, на котором осталась неплотно прикрытая чернильница. За спиной было тихо, и оставалось всего-то два десятка шагов до башни и столько же до западного крыла, где в спальне дожидались лук и открытое окно.