Лук для дочери маркграфа - [30]

Петер ушёл, цепляясь за свою миску дрожащими руками — и как не растерял добычу по дороге? Оллард повернулся к Такко, и тот немедленно склонил голову:

— Прошу прощения, если невольно нарушил запрет.

— Я тебе ничего не запрещал, — сказал Оллард уже мягче. — Но предполагал, что ты будешь осмотрительнее. Кто тебе рассказал… всю эту историю?

— Одна женщина… Ещё в Эсхене.

— В Эсхене?! И после этого ты не побоялся поехать?

— Нет.

— Ты, верно, знаешь, что люди, ловившие преступников, пропали бесследно. Не нашли ни единой косточки, — сказал маркграф, внимательно глядя на Такко. — Тот случай нагнал такого страха на округу, что пришлось заложить западную стену. Раньше на кладбище можно было попасть из двора, но после той ночи слуги боялись даже проходить мимо ворот. Всё толковали о призраках, что сперва тревожили мёртвых, а теперь взялись за живых. Ты всё ещё не боишься?

Такко пожал плечами, и маркграф не сдержал улыбки.

— Удивительно, как при такой неосторожности ты дожил до своих лет. Здешний народ тёмен и глуп. Тебе повезло, что ты встретился со старым Петером, а не с кем-то, кто сперва воткнул бы тебе в спину осиновый кол, а уже потом пришёл бы ко мне. Местные боятся кладбища и не ходят туда без нужды.

— Я не боюсь.

— Бесстрашный возраст — шестнадцать лет, — вздохнул Оллард. — Не суйся больше за ворота без моего приказа. Сам знаешь, здесь не жалуют чужаков. Теперь приведи себя в подобающий вид и приходи в кабинет. Нам есть что обсудить.

* * *

Мыльню устроили у северной стены, но сейчас солнце грело так жарко, что даже в этом обычно сыром углу было тепло и сухо. Предстоящий — и, без сомнения, неприятный — разговор с маркграфом мигом поблёк в воображении. Такко невольно вспомнил, как недавно считал за счастье окунуться в реке и просушить одежду у костра, и как они с Вереном до последнего оттягивали стирку, надеясь скинуть эту противную обязанность на прачку в ближайшем городе — за мелкую монету или вовсе за болтовню и нехитрые подарки. Сейчас в это верилось с трудом. На замковой кухне в любое время было сколько угодно горячей воды — бери хоть два ведра! — а в спальне лежала целая стопка чистых рубах и штанов тонкого льна, большинство из которых даже были по размеру.

Такко быстро разделся и босиком прошёл к вёдрам, ощущая тепло нагретых каменных плит. Вода не успела остыть, мочало было в меру жёстким, мыло пенилось и пахло горькими травами, а липовый ковш был именно такого размера, чтобы и грязь смыть, и воду слишком быстро не вычерпать. Солнце припекало в полную силу, и Такко жмурился от удовольствия, подставляя тело горячим лучам. Плотные ужины сделали своё дело: бока перестали напоминать валёк для стирки, острые выступы плеч и бёдер тоже прикрыла плоть. Раньше редкая девчонка не дразнилась, что об него можно уколоться, стоило ему стянуть рубаху. Может, к весне он ещё и подрастёт? Хоть на ладонь, хоть на пол-ладони?..

Он окатился остатками воды — тёплой, так и не остывшей на жарком солнце. Пожалуй, не стоило тратить чистое полотенце, можно было и так обсохнуть. Потянулся всем телом, наклонился влево, вправо, радуясь отклику сильных и гибких мышц, и вдруг в затылке противно засвербело, будто кто-то стоял за спиной. Такко разом обернулся на тёмные окна, но никого не увидел.

Да и кого там можно было увидеть? Окна жилых комнат выходили на юг, а с севера были лишь узкие бойницы главной башни.

* * *

Поднимаясь в кабинет маркграфа, Такко ждал сурового выговора, но Оллард, развалившийся в резном кресле, лишь указал ему на чуть менее роскошное по другую сторону стола.

— Садись. И рассказывай всё от начала до конца.

Такко подробно передал услышанное от лавочницы и Улля — разумеется, не называя их имён.

— Ты неплохо осведомлён. Удалось прийти к каким-то выводам? — поинтересовался маркграф. И, видя, что собеседник медлит, ободряюще кивнул ему: — Не бойся, говори. Я не из тех, кто считает местных жителей непогрешимыми. Выкладывай свои подозрения без утайки.

— У вас найдётся рисунок местности? — решился Такко. — Мне было бы проще показать…

Оллард молча положил перед ним лист недорогой черновой бумаги и указал на письменный прибор. Серебряное перо удобно легло в руку, чернила текли на бумагу без комков и пятен. В считанные мгновения Такко набросал на листе кладбищенскую ограду, озеро, усыпальницу и отметил все пять разорённых могил. Вдохнул поглубже и поделился всем, что удалось надумать за эти дни:

— Признаться, сперва я плохо подумал о городских лекарях. Они могли воровать тела для изучения и опытов. Раз могилы разоряли разные: старые и новые, мужские и женские, то, скорее всего, кому-то было интересно, как устроено человеческое тело. На лекарей указывало и то, что их двое братьев и они могли действовать вместе или, что вероятнее, прикрывать друг друга. А ещё они оба сильные люди, раз вправляют кости и режут мясо, а значит, могли и разрыть могилу, и унести останки.

Он перевёл дух. Оллард слушал, склонив голову набок и слегка постукивая длинными пальцами по столу, и Такко продолжил:

— Когда я увидел лекарскую карету, то почти уверился в их причастности, ведь в карете так просто увезти и заступы, и кости. Но проезжая дорога оказалась слишком далеко, с другой стороны озера, — он провёл две линии на рисунке, — а к кладбищу ведут лишь пешие тропки. И деревья там старые, то есть толковой дороги никогда и не было.