Луговая суббота - [9]

Виделось с холма далеко, далеко, и все было крохотным, но отчетливым, словно смотрел Вася в хрусталик видоискателя, встроенного в фотографический аппарат, - контуры и цвета предметов, концентрируясь в малом объеме, приобретали необычайную яркость и выразительность.

Мой брат работал в Заготзерне. Я гордился этим, потому что там был элеватор - самое высокое сооружение из всех, какие я знал в ту пору. Ни телеграфный столб, ни водонапорная башня, ни дерево, ни даже пожарная каланча не могли сравниться с ним. Элеватор был виден отовсюду.

В дни праздников над элеватором поднимали флаг, а ниже флага было окошечко, и мне казалось, что если залезть на самый верх и посмотреть в это окошечко, то можно увидеть землю, Москву и Кремль, который я рисовал в школьной стенгазете.

Я спрашивал у брата, смотрел ли он в это окошечко. Брат говорил, что он каждый день смотрит в него, что оттуда действительно видно далеко.

Однажды я упросил его взять меня с собой на элеватор. Мы прошли мимо громадных автомобильных весов, где брат пояснил молоденькой симпатичной весовщице:

- Вот парня привел. Хочет Москву посмотреть вон из того окошечка.

Она улыбнулась. Мы прошли мимо длиннющих, выбеленных известью складов с надписями: "НЕ КУРИТЬ!" Перешли через ржавые железнодорожные рельсы и оказались возле железной дверцы. Из нее вышел строгий мужчина в брезентовом дождевике. И ему брат объяснил, что "парень хочет Москву посмотреть из самого верхнего окошечка". Строгое выражение сошло с лица мужчины, и он сказал:

- Только поосторожней там!

Мы поднимались по узеньким железным ступенькам, то и дело поворачивая. Пахло мукой. Было пыльно. Вращались какие-то шкивы. Вверх и вниз бежали с шелестом приводные ремни, сшитые сыромятной кожей. Шумели изогнутые жестяные трубы, по которым текло зерно.

Наконец мы добрались до площадки, где лестница кончалась. Площадка освещалась оконцем, стекла в котором не было, отчего в помещении гулял сквознячок.

- Ну смотри, - сказал брат.

И я увидел наш поселок с его домами и огородами, каменный раймаг, клуб и школу, увидел реку, а за рекой - деревню Вороново. За деревней темнели леса, поднималось марево и мешало глядеть дальше.

- Да, - сказал брат, - неудачное время выбрали. В ясную погоду Кремль очень хорошо видать, у него на башне рубиновая звезда. А сегодня мешает марево.

Так я и рассказывал ребятам, что марево помешало, а не оно, то Кремль был бы как на ладошке...

Что-то теплое начало пригревать Васину спину, и он обернулся: солнце, висевшее до той поры неподвижно, сдвинулось наконец с мертвой точки и стремительно стало подниматься выше и выше, словно торопясь наверстать упущенное.

"Значит, Петух пропел в третий раз, и Луговая суббота наступила", обрадовался мальчик.

Донесся грохот барабанных палочек, мощно вздохнули инструменты духового оркестра, и на дорожное полотно, чеканя шаг, вступила колонна людей в медных касках и брезентовых одеяниях. Над колонной высоко в небе реял и пузырился надуваемый ветром транспарант:

ГРАЖДАНЕ!

Уходя из квартиры,

не оставляйте включенными в электросеть

чайники, утюги, плитки и другие

электронагревательные приборы.

При пользовании электроприборами

применяйте несгораемые подставки.

Это была пожарная команда.

"Где-то горит, - подумал Вася Морковкин. - Уж не та ли избушка, Иван Митрофанович устроил короткое замыкание и..."

Однако ни дыма, ни огня не было, да и пожарники вели себя не так. Вместо того чтобы мчаться сломя голову, они шли торжественным маршем.

Впереди ехал человек на белом коне. Время от времени он оборачивался и выкрикивал: "Аты-баты!" Пожарники, и до того четко чеканившие шаг, начинали еще выше вскидывать ногу.

Шествие замыкали три повозки, на каждой из которых стояло что-то покрытое брезентовым чехлом.

Колонна стала спускаться к реке. На берегу командир на белом коне взмахнул рукой и отдал какое-то распоряжение. Бойцы пожарной охраны кинулись расчехлять повозки. Шаловливый ветерок мешал работе, вырывал из рук концы брезента, и они оглушительно хлопали.

На первой повозке, когда брезент был наконец стянут, Вася увидел голубоватую пачку сахара, перевязанную алой лентой. Во второй повозке оказались продолговатые ящики. Бойцы с соблюдением всех мер предосторожности бережно снимали их и относили к воде. Там ящики взламывались, и, обсыпанные древесной стружкой, на свет появились чайные блюдца и чашки.

На третьей повозке оказался огромный медный самовар.

Самовар горел на солнце. Он чувствовал себя центром внимания и гордо выпячивал грудь, густо украшенную знаками своей самоварной доблести медалями, завоеванными на крупнейших международных выставках и ярмарках. Многоведерный, с затейливо изогнутым краном, витыми ручками по бокам и высокой трубой, он был великолепен.

Пожарники схватили брезентовые рукава, скатанные в колесо, и, на ходу разворачивая их, побежали: одни - к воде, другие - к самовару.

- Воду за-аливай! - отдал приказ командир.

Двое бойцов заняли места у помпы и принялись качать: вверх-вниз! вверх-вниз! Вася Морковкин не мог вытерпеть. Он что было духу помчался к реке, аж ветер засвистел в ушах.