Лучшие годы Риты - [37]

– Не могу, – вздохнула Рита. – Я, Мить, как-то запуталась… Я ее, знаешь, так радостно родила…

– Да уж радости было через край! На заправке-то.

– Не на заправке, а на дорожном посту. Мама тебя неправильно информировала.

– Она сказала, что точно не знает.

– Действительно не знает. Да, так вот тогда мне казалось, что… Ну, неважно, что мне тогда казалось. А сейчас… В общем, если ты хочешь, то, конечно, приходи. Я в самом деле повела себя глупо, ты прости, пожалуйста.

– Я тебе буду звонить и предупреждать, – сказал он. – Ты можешь к этому времени дела подгадывать. Или просто идти, куда тебе надо. Я с ней побуду. И можешь не беспокоиться, у меня в этом смысле опыт есть.

«Да, у него же дочери пятнадцать лет, он говорил», – вспомнила Рита.

– Хорошо, – сказала она. И зачем-то добавила: – Никуда мне, правда, не надо.

Митя на это ничего не ответил. Да Рита и не для него сказала, больше для себя.

– Может, я с ней пока похожу? – предложил он.

– Куда походишь? – не поняла она.

– По аллее ее повожу. Она согреется, а то нос холодный.

– Да, – сказала Рита. – Как хочешь. Конечно.

Она была рада, что Митя отошел подальше. У нее щипало в носу, слезы стояли в горле, и она не хотела, чтобы он это заметил.

Она смотрела, как он водит Машу за обе ручки по аллее. Перед ними неторопливо шел голубь. Маше он, конечно, казался огромным. Даже издалека было слышно, как взволнованно она высказывает свои впечатления о такой гигантской птице. Митя взмахнул рукой, голубь улетел, и Маша расхохоталась.

«Она ему нужна, – думала Рита, глядя, как они идут по шуршащим листьям. – По сравнению с этим все остальное не имеет ни малейшего значения. Уныние мое, пустыня… И что связь у нас вышла случайная, неловкая, и как мы с ним теперь друг к другу относимся… Что любви никакой нету – это неважно, он прав. Кроме меня, он единственный, кому есть хоть какое-то дело до Маши. Господи, да при чем здесь тогда вообще всё! Пусть гуляют по листьям и гоняют голубей или кого они только хотят».

Глава 5

Через две недели после знаменательной встречи в саду «Эрмитаж» выяснилось, что ей надо срочно лететь в Венецию.

Еще год назад Рита восприняла бы такое известие как приятное – Венецию она любила, – но теперь отнеслась к этой поездке так же, как отнеслась бы к любой другой: как к необходимости и почти досадной необходимости.

Ее бывшему немецкому мужу потребовалось, чтобы Рита подписала для него какие-то документы – что-то связанное с полученным им наследством, на которое она как бывшая супруга по непонятной ей причине могла претендовать, но, разумеется, не претендовала, – и он попросил ее прилететь в Венецию, где теперь жил с новой женой – итальянкой. Даже билеты и отель оплатить пообещал, но от этого уж Рита отказалась. Она чувствовала себя обязанной Петеру за все, чем он, пусть без всякого усилия и даже, кажется, незаметно для себя, помог в ее европейском жизнеустройстве. Когда получаешь возможность ездить по всему миру без виз, жить где пожелаешь, держать деньги в любом банке и обращаться к любому немецкому врачу по страховке… Всякий нормальный человек будет за такое благодарен.

– Да ты бы и подольше там погуляла, – сказала Эльмира. – В Венеции-то! Куда спешить? Я хоть три дня с Машенькой побуду, хоть пять, что мне?

Что Эльмира побудет с ребенком сколько надо, Рита понимала. Оплата у нее повременная, почему не побыть? Но оставлять Машу надолго не хотелось. Даже Венеция не была уже для нее той манящей звездой, на свет которой стремишься отовсюду.

Мите она о своем отъезде сообщать не стала. Он приходил к Маше дня за два до того, как Рита узнала о необходимости уехать. Подумает еще, что она просит его побыть с ребенком в ее отсутствие, а это совсем не так.

Когда она уезжала в аэропорт, Маша спала. Рита поцеловала ее в макушку, в то место, где темно-русые и светло-русые пряди, сходясь, образовывали лучистый круг, и вышла из детской с таким тяжелым сердцем, что хоть плачь. А почему? Она не знала.

Отель, в котором Рита забронировала номер, находился возле пьяццале Рома. Она вошла в него прямо с вапоретто – с воды шагнула на порог. Только за эту возможность – необыкновенную, ломающую всё привычное – стоило любить Венецию. Рита и любила.

В ноябре туристов всегда бывало меньше, чем обычно. Венецианцы сидели за столиками уличных кафе, радуясь покою и теплой погоде.

– Я и сам теперь венецианец, – сказал Петер, когда Рита сообщила ему это свое наблюдеиие. – Если бы ты знала, как хорошо здесь жить!

– Я знаю, – улыбнулась Рита. – Вернее, понимаю.

– Конечно, в домах довольно сыро. И из-за туризма довольно шумно. Но зато ты живешь в ритме воды, очеловеченной природы и чувствуешь поэтому, что твоя жизнь идет правильно.

– Никогда ты раньше так не говорил, – удивилась Рита.

– Я никогда раньше так не думал, – уточнил Петер. – Или, может быть, не чувствовал так.

Он был очень трогательный, с хохолком надо лбом, с россыпью веснушек. Трепетность и молодость оставались в нем к сорока пяти годам неизменными.

Рита с ним, кстати, в Венеции и познакомилась. Они тогда пили кьянти в кафе у моста Риальто, он учил ее говорить по-итальянски, маленькие волны плескались рядом с ножками стульев, на которых они сидели… Петер изучал язык в университете и говорил по-итальянски, как Петрарка. Уже много позже Рита поняла, что приняла обаяние языка за обаяние мужчины.