Лучшее - [72]

Хартов пошарил по карманам покойного, достал старый, чуть не до дыр затертый снимок, спрятал в свой сапог.

— А скажи-ка мне, Хартов, — Дорохов сидел, прислонившись спиной к черному стволу дерева, — ты из дружбы верной так печешься о мертвеце или женушке его угодить хочешь?

— Совсем сдурел? — сказал вслух Хартов, а про себя ужаснулся: и как старый лис обо всем унюхал?

— Он же только о жене своей и трепал все дни напролет, — продолжил Дорохов. — И до ранения, и после. И когда с шашкой бежал к бандитам рубиться, тоже ее имя вспоминал. Красивая, чего уж говорить. Я бы с такой загулял…

— Ты, хоть и врач, но не заговаривайся, — сквозь зубы процедил Хартов. — Не посмотрю на твою важность, порублю на куски.

— Это вряд ли, — врач поднялся на ноги, отошел за дерево. — Силенок маловато.

Хартов промолчал, нельзя с Дороховым в контры вступать. Он волк матерый, во многих переделках побывал. Пристрелит — даже бровью не поведет. Лучше стерпеть. Ради покойного. Ради жены его, чего уж там…

— Ты мне вот что скажи, — Дорохов вернулся назад, на ходу заправляя рубаху в штаны. — Ты же в этих местах вырос, правильно?

— Ну, значится, так.

— И что же это за аист такой, черный, которого весь отряд боится, аки дети малые?

— Суеверия это все, — Хартов разжигал угли, изредка поглядывал на покойника. — Ходят-бродят по лесам духи мятежные, заблудшими кличут. В наказание за грехи тяжкие, много лет назад, боги их своего тела лишили. Вот они и ищут себе новые тела, в которые можно вселиться. Иногда в аиста обращаются, иногда в медведя черного, даже в дерево сухое, чтобы охотников и грибников подманить.

— И что же, — Дорохов сел у огня, положил на колени винтовку, — в кого-то они вселялись?

— А как же! И в людей, и в зверей, да только не подходит им ни одно тело. Как попадет в него заблудший, так тело гнить начинает и разлагаться. Одна-две луны и все, непригодным стает. И приходится снова тело искать. И среди стариков есть примета…

Где-то вдалеке хрустнула ветка, послышался хлопок.

— Примета, значит, есть, — Хартов взялся за шашку, так, для успокоения, — кто черного аиста увидит, тот не жилец больше, день-два и заберет его заблудший.

— А с телами что стается потом? Кто-то их находил?

— Тела они прячут. Или сжигают. Денисов, вот, считал, что они тела попросту съедают.

Дорохов причмокнул и, показав на мертвого, спросил:

— А в покойников ваш заблудший тоже может вселяться?

Хартов ответил, что нет, не слышал он про такое, но черт его знает.

От леса потянуло холодом и сыростью. Ветки шумели и шевелились на ветру, из ночной темноты выползал туман, который обволакивал землю едва прозрачным покрывалом. Изредка в недрах леса кто-то шумел и, казалось, вздыхал. Но Хартов решил, что это у него от усталости.

Странно, но все эти звуки чудесным образом убаюкивали, а горящие поленья приносили чувство спокойствия, защищенности.

— Я вот что думаю, — сказал вдруг Дорохов. — Мы тут за ночь замерзнем, как суслики. А мне, да и тебе, воспаление легких ни к чему. Что там за домик на опушке?

Хартов всмотрелся в темноту. На мгновение почудилось, что между деревьев он разглядел стеклянные глазницы, в которых горел желтый огонек.

— Лесника, кажется, избушка или сторожка чья-то.

— Но пустая же?

— Пустая, да.

— Давай переночуем там. И друга твоего перенесем.

Хартов замешкался.

— А Смольный? Как бы утром их не пропустить…

— Записку оставим, — Дорохов достал из-под шинели мятую бумагу. — У костра. И мешок. Прочитают, поймут. Да и, ручаюсь, к утру мы уже сами будем на ногах.

Хартов согласился. Посмотрел на покойного Денисова. Тот, будучи живым, наверняка бы согласился. А уж мертвый и точно не был против.

2.

Вблизи дом был намного больше, чем казалось с поляны. И построен как-то странно, будто змея деревянная разлеглась полукругом и, высунув ступенчатый язык, ждет, пока добыча подберется ближе.

Странно, но окна целые, да еще наличники узорчатые, уж не усадьба ли барская?

Дорохов поднялся на крыльцо, ступени отозвались недовольным скрипом, показалось даже, что выругались вслед незваному гостю. Врач толкнул входную дверь. Та открылась, изнутри пахнуло чем-то острым.

— Заносим, — скомандовал Дорохов, и Хартов подчинился.

Не по себе ему было около этого дома, во дворе из земли торчали обломки крестов, похожие на железные кости мертвых зверей. А сам дом словно дышал, тяжело и прерывисто, и от стен исходила неведомая сила…

Внутри никакой мебели. Широкий коридор, с одной стороны к которому примыкала кухня, с другой — комната. По помещениям гуляли сквозняки и запахи пряных трав.

— У дверей ляжем? — тихо спросил Хартов, врач кивнул. Видимо, ему тоже было не по себе.

— Покойника в угол, сами напротив. Я сейчас осмотрюсь, а ты устраивайся.

Сказал и исчез во внутренностях пустого дома. Тут же навалилась тишина, звенящая и хрупкая, и чудилось, что где-то внизу, никак в самой преисподней, кто-то посвистывал.

Хартов заглянул в комнату, но в свете осенней ночи увидел лишь вязанку дров у окна да старый стул. А будто и не стул то был, а сгорбленная фигура, из которой торчала…

Он приблизился и понял, что перед ним чучело, набитое соломой, одетое в цветной кафтан и шаровары, на голове папаха. Вместо головы набитый чем-то мешок, на котором нарисовано лицо, полное страдания. Черные глаза, треугольный рот и зачем-то приклеенная жидкая бороденка.