Лучшая неделя Мэй - [48]

Сколько помнила Мэй, он никогда не смеялся от души – максимум, на что можно было рассчитывать, это короткая усмешка. Мэй было интересно, каким он был в молодости, когда познакомился с Эйдин на свадьбе ее лучшей подруги и своего двоюродного брата. Мэй очень хотела бы посмотреть на отца тогдашнего – должно быть, он был очень счастлив, когда молоденькая темноволосая подружка невесты согласилась пойти с ним на свидание.

У Мэй не было никаких сомнений в том, что он любил маму. Они были вместе почти сорок лет, и, несмотря на тяжелый характер Филипа, Мэй не могла вспомнить случая, чтобы он и Эйдин серьезно поругались. Эйдин всегда знала, как с ним себя вести, как сглаживать его выпады.

А после ее смерти Филип изменился до неузнаваемости. Он ужасно постарел, с пугающей скоростью превратился в старика. Уставшего, капризного старика.

Он не хотел переезжать к ней, в этот дом, не хотел жить с Мэй. Он этого не скрывал, жил один, и это их очень пугало: он почти спалил свой дом, почти сломал бедро, почти отравился газом – и все это случилось одно за другим. В конце концов даже он понял, что не может больше жить самостоятельно, и Мэй собрала его вещи, хотя он настаивал на том, что хочет переехать в дом престарелых и что Мэй не нужно перевозить его к себе.

Но одна только мысль о том, что он будет сидеть в кресле в окружении таких же стариков и ждать смерти, была ужасна.

– Папа, я буду счастлива, если мы будем жить вместе, правда, – сказала она ему, надеясь, что для него это прозвучало убедительнее, чем для нее самой, а он в ответ ворчал, тряс головой и угрюмо сидел на заднем сиденье машины Катала всю дорогу, пока они ехали к дому Мэй.

Идея взять на работу Пэм принадлежала ему. Это он предложил оплачивать услуги человека, который будет за ним присматривать, пока Мэй нет дома.

– Это снимет с тебя нагрузку.

Он с вызовом посмотрел на Мэй, и она, хорошо его зная, не стала предлагать ему разделить эти расходы. Он мог их себе позволить, получив за Эйдин приличную выплату по договору страхования жизни, а еще у него была пенсия, и он получал деньги за сданный в аренду дом.

Дом не был выставлен на продажу – тут Филип был непреклонен.

– Это твое наследство, твое и мальчиков, – заявил он, после чего Мэй договорилась о сдаче дома с одним из агентств Килпатрика, занимавшихся недвижимостью. Когда Мэй сообщили о том, что дом сдан на длительный срок, она перестала появляться в том районе, избегала встреч с бывшими соседями, когда выгуливала собак, не хотела видеть, как чья-то чужая машина стоит припаркованная у ворот их дома.

Соседи, жившие рядом с домом родителей, предложили свои услуги в уходе за травой – они были готовы ее подстригать, чтобы участок не стал похожим на обычный заброшенный клочок земли вокруг дома, сданного в аренду, о котором никто не заботится…

В прихожей зазвонил телефон, и Мэй пошла, чтобы ответить на звонок.

– Алло?

– Мэй, это Пэм. – Она говорила быстро. – Извини, что я не связалась с тобой раньше.

– Ничего страшного, все в порядке, я сама собиралась позвонить тебе. Джек сегодня разговаривал с папой, но…

– Он звонил? Когда?

Значит, Пэм не в курсе? Разве она сейчас не дома?

– Э-э-э, примерно час назад. – Мэй помолчала, потом спросила: – Пэм, у тебя все хорошо?

Последовало долгое молчание, а после, когда Мэй уже собиралась продолжить разговор, Пэм ответила неожиданно слабым и дрожащим голосом:

– Нет, Мэй, у меня все плохо.

Бернард

Он перенес букеты цветов назад в магазин, а после закатил внутрь подставки, на которых цветы стояли на витрине. Солнце уже село, но воздух оставался очень тяжелым. Он перевернул табличку на двери, теперь там вместо «Входите, мы открыты» можно было прочесть «Извините, мы закрыты». Он был рад, что долгий двенадцатичасовой день подошел к концу.

Бернард взял с прилавка свою сумку, вышел на улицу и плотно закрыл за собой дверь.

В тот момент, когда он вставлял ключ в замочную скважину, кто-то положил руку ему на плечо.

– Попался, – произнес чей-то голос.

Франческа

Она сидела на краю кровати и гладила волосы своей дочери. Лючия спала, как обычно, лежа на животе, ее лицо было повернуто к матери, а руки раскиданы по сторонам. Ее дыхание было частым, а на щеках играл легкий румянец. Рот был немного приоткрыт, так что виднелись кончики крошечных зубов.

Франческа бесшумно шевелила губами, повторяя молитвы, которые, как ей раньше казалось, она давным-давно позабыла. Пальцами она гладила голову Лючии, касалась ее маленькой щечки, проводила по шелковым волосам и трогала мягкую, нежную кожу на шее дочери. Франческа нащупала пульс Лючии, который был быстрым и четким. Grazie, grazie.

Франческа закрыла глаза, и к ней мгновенно вернулись воспоминания о пережитом кошмаре – подходя к воротам, она сначала не поняла, над чем в саду склонилась Мариетта… затем у нее перехватило дыхание, и она помчалась по тропинке, жестом показывая Мариетте, чтобы та убиралась с дороги, и крича:

– Звони 999, быстро, звони им, ты, идиотка. – Франческа в отчаянии упала на колени около Лючии и принялась нащупывать ее пульс, пока Мариетта рыдала в телефон:

– «Скорая», пожалуйста, быстрее.