Лучи из пепла - [71]

Согласно японскому судопроизводству, публичный допрос обвиняемого и свидетелей происходит не на одном или нескольких примыкающих друг к другу по времени судебных заседаниях. Процесс тянется очень долго, с интервалами в недели, а зачастую и в месяцы; на отдельных заседаниях рассматриваются разные аспекты «дела». В результате с октября 1950 года по август 1951 года Кадзуо М. пришлось терпеливо снести не менее шести публичных допросов. В промежутках между заседаниями суда он вел свой дневник, в котором ясно отразились его душевные сомнения и страхи.

«День X, месяц X, 1950 год. Идет небольшой дождь. Сотни глаз смотрят на меня с любопытством, ненавистью, сочувствием (кто просил вас мне сочувствовать?)… Вспышки магния прожигают меня насквозь. Ну что ж, смотрите! Я не боюсь смертной казни. Будьте уверены! Показал им зубы. Они бросают на меня возмущенные взгляды. Чувствую себя превосходно. Слушайте, вы все! Неужели вы не знаете, что рукоятка топора сделана из того же дуба, который крушится под топором? Я хотел разбить все вдребезги… Да, все… Даже свою собственную жизнь… И я это сделал… Сделал… Сделал, как хотел!»

«День X, месяц X, 1950 год. Отец, отец! Я тоскую по отцу. Они снова уставились на меня. Все здесь в зале считают меня закоренелым преступником. И я делаю вид, будто я такой и есть. Разве они могут мне повредить? Хотя от них теперь все зависит. Под конец я, наверное, все же потеряю мужество. В действительности я совсем не такой железобетонный. Я ведь хотел быть ближе к людям, мечтал любить и быть любимым, но все уходили от меня. Чем сильнее я стремился подойти к людям, тем дальше они уходили от меня. Я всегда был одинок. Я жил один, наедине с самим собой. На самом деле я вовсе не хочу умереть! Я хотел бы жить и жить…»

3

Однажды ночью, когда Кадзуо, как обычно, ворочался без сна на нарах, у его двери раздался звон ключей — пришел тюремный надзиратель.

— Эй, ты, к тебе посетитель!

Кадзуо вскочил, натянул брюки, хотел было застегнуть пояс, но вспомнил, что пояс у него давно уже отобрали. Дурацкая необходимость придерживать брюки, когда он стоял или должен был пройти хотя бы шаг, унижала юношу больше, чем что бы то ни было на всем протяжении его долгой тюремной жизни.

Там, в углу комнаты для свиданий, сидел, согнувшись в три погибели, тот, кого он больше всех ждал и уже не надеялся увидеть, — его отец.

Они посмотрели друг на друга. В глазах Сэцуо М. застыло выражение печали и отчаяния, какое появлялось в «их в те редкие минуты, когда он, забыв о своей наигранной молодцеватости, признавался: «В семье моей жены все — люди уважаемые. А я? Я никуда не гожусь».

— Кадзуо, что ты наделал? — сказал отец. — Мне стыдно наших предков и всех окружающих… Я даже пытался покончить с собой, чтобы замолить твои грехи… Но… и тут мне не повезло.

Потом Сэцуо М. попытался придать своему тону надменность.

— Я искуплю твое преступление. Я буду работать на благо общества. Загоню себя до смерти.

Больше всего Кадзуо хотелось обнять отца. Но даже сейчас он не осмеливался подойти к нему. Сэцуо М. протянул сыну маленький сверток.

— Я трудился над этим всю ночь. Это — мой последний дар… Но я хочу сказать тебе еще несколько слов. Собственно говоря, виноват не ты. За все несем вину я и твоя мать. Прости мать. Она прилагала все силы, чтобы воспитать из тебя порядочного человека… Ты должен обратить свой гнев на меня, на твоего отца… Понял, Кадзуо?.. Все в порядке, Кадзуо! У меня к тебе только одна просьба: держись стойко, мой сын!

После ухода отца Кадзуо разрешили в присутствии надзирателя развернуть завернутый в газетную бумагу сверток. Он немного помедлил, ибо это было драгоценное мгновение: отец никогда ничего не дарил ему. Но надзиратель был нетерпелив, он торопил заключенного. Медленно разворачивал Кадзуо последний дар отца. В свертке лежали соломенные сандалии с черно-белыми ремешками.

На лице надзирателя появилось выражение ужаса. Посмотрев на него, Кадзуо осознал то, во что он в первую секунду не хотел поверить: отец подарил ему сандалии, какие надевают мертвецам на церемонии погребения.

«Сандалии смертника! — стучало в мозгу у Кадзуо. — Сандалии смертника. Он сказал мне, что я должен умереть. Вот какой у меня отец. Он всегда любил выражаться намеками и загадками, вместо того чтобы ясно сказать, что он думает и чего хочет. Своему собственному детищу он приказал умереть. Он хочет, чтобы его сын исчез, превратился в ничто, испарился, как капли крови на ноже гильотины. Другой человек поднял бы на ноги весь мир. Он кричал бы: «Спасите моего ребенка!» Но мой отец поступает иначе.

Накануне решающего заседания суда Кадзуо записал в своем дневнике:

«Всю предыдущую ночь я прижимал к сердцу сандалии, которые подарил мне отец… Когда я проснулся, они были мокры от слез. Как давно я не видел во сне мать и сестру! Отец, мысленно я уже ношу их, твои сандалии. Время от времени я полирую их о пол и разглаживаю. Я хочу, чтобы они стали совсем мягкие и были мне по ноге… Под ножом гильотины я буду стоять в этих сандалиях и гордиться ими. Ведь это единственное доказательство любви отца ко мне…»