РОБЕРТ ЮНГ
ЭЛЕКТРОННЫЙ ОРАКУЛ
Роберт Юнг известен советским читателям как автор книги "Ярче тысячи солнц". Книга "Будущее уже началось. Всесилие и бессилие Америки", отрывок из которой мы публикуем ниже, впервые была издана в 1952 году, а переработана и дополнена в 1964. Проблемы, поднятые писателем, жизнь не сняла с повестки дня. Лаборатория технического прогресса, явный и скрытый от глаз механизм ее действия сегодня интересуют читателя не меньше, чем вчера. Тем более что речь идет о таком волнующем всех предмете, как научное планирование будущего. Даже одна глава из этой книги, которую мы печатаем в сокращении за недостатком места, позволит советскому читателю составить представление о том, чьим интересам, каким общественным силам служат в США открытия ученых в области кибернетики. "Рэнд корпорейшн" - организация, планирующая будущее, о которой рассказывает Юнг, основана и финансируется американскими военно-воздушными силами. Недаром первым, чем занялось "собрание больших умов", оказались проекты стратегических бомбардировок и "психологических контратак". Научное программирование будущего на поверку оборачивается разработкой стратегии и тактики будущей войны. И разумный совет "электронного оракула", к которому, судя по одному из приведенных эпизодов, прислушались в свое время правители Америки, дела не меняет. Иначе как можно было бы объяснить такой поворот событий, как, скажем, нынешняя эскалация войны во Вьетнаме? Падением авторитета "мозгового треста"? Либо - и это главный вывод, к которому подводит книга, - тем, что, планируя отдаленное будущее, американские ученые из "Рэнд корпорейшн" вынуждены, как пишет Р. Юнг, "отдавать свои знания предприятию, которое более всего противно разуму, войне"? Реакция ученых при этом оказывается далекой от однозначности. Одни "притерпелись", взгляд на будущее как на "непрерывную цепь военных конфликтов" им уже начинает казаться "реалистическим" и они включаются в поиски оптимальных решений "на реальном языке борьбы за мировое господство". Другие пытаются укрыться за цинической демагогией рассуждений насчет "стимулирующего эффекта" для науки воинственных настроений сильных мира сего. Третьи бегут в идиллию Принстона - основанной на частные пожертвования "обители созерцательных размышлений", где, как показывает в своей книге Юнг, без особых результатов обсуждаются пути науки, очищенной от скверны "прикладных обязательств", где в "объединении свободных умов" не утихают споры о том, есть ли смысл открыто выступать против использования науки во зло... "За пять лет я многое видел в этой стране, - пишет Р. Юнг. - Достаточно много для того, чтобы исполниться сомнений и тревоги. Мне страшно за Америку: страшно, что в своем стремлении к почти что божественному всемогуществу она может потерять лучшее, что есть на земле, - уважение к свободе и человечности".
Это произошло в один из тех редких дней, когда Вашингтон, обычно спокойный и сдержанный, как надменный аристократический квартал, был пронизан политической тревогой. "Прославленный герой войны внезапно получил отставку", - сообщали телеграфные агентства. Возбуждение, вызванное этой мерой, проникло сквозь изолирующий пояс парков, окружающих силовые станции, где формируется политическая воля, промчалось по ровным линиям улиц. наэлектризовало бесконечные дебаты, и отраженными лучами вспыхнуло опять в правительственных зданиях, спрятавшихся в тени вековых деревьев за холодными мраморными фасадами. В американском Национальном бюро стандартов (НБС) редко ведутся политические беседы. Здесь занимаются воспламеняемостью тканей, обсуждают достоинства и недостатки нового искусственного волокна, исследуют свойства химикатов. Но в тот день возбуждение, вызванное столь неточным и так плохо поддающимся измерению феноменом, как политика, охватило, кажется, и деловитых "investigators"* НБС. Когда мы проходили через парк, в котором расположено множество зданий лаборатории, измерительные и испытательные станции, - воздух был тяжелый и насыщенный той влажной томностью, которая климатически приближает Вашингтон к городам американского Юга. Мой спутник указал на цветущие вишневые деревья, которые с полвека назад были подарены американцам японцами, и это дало ему повод для того, чтобы высказать свой взгляд на внешнюю политику США. Однако прежде чем он успел окончить свои рассуждения, мы вдруг очутились перед двумя невысокими зданиями того скороспелого типа, который в столице называется "WW II" (World War II)**. - Знаете ли вы, что решение снять генерала в основном родилось в этих двух зданиях? - спросил меня мой "гид". Я собрался возразить ему, что, мол, всякий знает, кто мог принять решение "выставить" героя войны, - многохвалимый и многохулимый "человек в Белом доме", президент Соединенных Штатов Америки. Но "гид" уже скрылся в дверях одного из этих неказистых строений, где над входом висела вывеска: "National Bureau of Standards Eastern Automatic Computer"***. Я, конечно, уже знал, что в одном из этих зданий помещается самоновейший "электронный мозг". Для того-то я и просил привезти меня сюда, чтобы увидеть вблизи это легендарное сооружение. Только я никак не мог взять в толк, какая может существовать связь между этой совершенной вычислительной машиной и последней политической сенсацией. Мой спутник ввел меня в небольшую комнату, где кроме нас находился только худощавый молодой человек со скучающие видом, пальцы его бегали по какой-то клавиатуре, состоявшей из черных кнопок и переключателей. Этот стенд напомнил мне один из тех пультов с многочисленными регистрами, за которыми сидят органисты. И тот "органист", которого мы увидели здесь, "играл по нотам" - перед ним лежал какой-то листок. Через его плечо я разглядел на этом листке множество точек и черточек в самых различных комбинациях - они-то, видимо, и служили для него руководством. Безмолвным жестом, чтобы не мешать работающему, мой спутник указал на экраны электронно-лучевых трубок, там непрерывно мелькали разнообразные фигуры и арабески, их рисовала голубовато-белая светящаяся точка, они, виднеясь сквозь подсвеченную зеленым масштабную сетку, появлялись и исчезали. Эти знаки, видимо, исходили из нутра машины, скрытой за перегородкой, - сообщали о роде ее работы, о ее состоянии и ходе ее сложных мыслительных операций. Улучив минуту, когда молодой человек дал некоторый отдых проворным пальцам, мой спутник представил меня. Потом он спросил: - Над чем вы сегодня работаете, Эд? Молодой человек поднял скучающие глаза. - Ничего особенного. Все то же самое. В четыре часа Фрэнсис собирается заняться какой-то гидротехнической проблемой. А потом будем выполнять еще одно срочное задание для ребят из военно-воздушных сил. Обычная история: расчеты вихрей, испытания прочности. Но ко мне это уже не имеет отношения. Я через полчаса кончаю и могу уходить. Как тебе, кстати, нравится история с генералом? Невероятно, правда? Но на мой взгляд... Он вдруг осекся: на пульте замигал оранжевый огонек, одновременно раздалось позвякивание, которое слышишь, когда в наборную машину падают литеры. Между черными клавишами пульта управления вспыхнули красные лампочки, а на нижнем телеэкране ринулась вниз, как падающая звезда, голубовато-белая точка, оставляя за собой четкий светящийся след. - Третий раз, - покорно сказал Эд. - Третий раз за один-единственный день он выкидывает такие штуки. - Повернувшись к перегородке, отделявшей его "рояль" от машины, он прочел удивительному электронному созданию, находившемуся за перегородкой, небольшую нотацию: - Избалованное чудовище. Теперь я должен по твоей милости потеть здесь еще два часа и все начинать сначала. Я почувствовал некоторую неловкость - как гость, который невольно стал свидетелем тягостного семейного скандала. - SEAC переживает еще некоторые детские болезни, - извинился передо мной мой спутник. - Все еще случается, что где-то в одной из многочисленных цепей тока происходит вдруг короткое замыкание, или выходят из строя несколько ламп, или же в магнитном покрытии ленты, на которой записывается программа, обнаруживается микроскопический изъян. SEAC не совершенен. Он находится здесь у нас год, и мы уже знаем большинство его дурных привычек. Так, например, утром он слишком долго просыпается, он чрезвычайно чувствителен, и стоит ему дать чересчур сложное задание, как у него начинается нервный припадок. Но эти маленькие недостатки ничего не значат в сравнении с теми достижениями, которые уже есть у SEAC. Знаете, как мы его прозвали? "Вашингтонский оракул". А это здание, где он стоит, - "Малый Белый дом". - Оракул? Так, значит, вы не шутили, когда говорили о нем в связи с увольнением генерала? - расспрашивал я. - То есть что именно SEAC произнес решающее слово? Нисколько не шутил. Послушайте, как было дело: генерал высказался за политику, которая поставила бы нашу страну на грань мировой войны или даже ввергла бы в войну. Здесь, в Вашингтоне, нашлось много сторонников этой политики с позиции силы, и президенту, вероятно, пришлось бы в конце концов этому подчиниться, если бы SEAC не составил объективного суждения, против которого разумных доводов не нашлось. Мы заставили "думающую машину" в течение нескольких дней производить вычисления, за которые раньше даже никто не брался, потому что на них требуются годы. Надо было вычислить, как отреагирует американская экономика во всех своих отраслях на внезапное начало войны. SEAC дал ответ в недвусмысленных, ясных цифрах: даже одно только усиление наших наступательных действий, требуемое генералом, и то вызвало бы серьезное потрясение нашей экономической системы, что же касается развязывания войны, то сейчас оно было бы преждевременным и для нас чрезвычайно неблагоприятным. Каждое предложение как той, так и другой стороны, каждый стратегический вариант были с помощью SEAC до конца проверены на цифрах. И эти вычисления оказались в руках президента сильнейшим козырем, когда он решал судьбу генерала и его политики.
