Лубочная книга - [124]

Только что же: вдруг вычитываю: «Нет более плешивых». Как так, думаю я: неужели все в Москве плешивые вдруг заросли? Даже при этом мои остатки волос поднялись с висков дыбом. Пойду к Софрону Софронычу, посмотрю и, знаете, газету взял с собой на случай, чтоб он не придрался, ведь он сутяга, за все в суд волочет. Вот я взял «Ведомости» с собой в карман. Прихожу, поздоровкались, как следует, я, знаете, мельком взглянул робко на приятеля и говорю:

— Софрон Софроныч! Что ж ты, брат, плешивый?

— А ты, дурак, разве в двадцать лет ни разу не видел меня плешивым, а еще товарищ! Да я думаю, в пятнадцать лет по волоску в день и то много вылезет: ну-ка, сосчитай — сколько вылезет, да сколько вычешешь, да сколько жена вытеребит?

Я на вопрос приятеля призадумался.

— За что же меня жена будет драть, если у меня на голове ничего нет?

И даже чрез три минуты обрадовался этому обстоятельству, думая, что жене меня не за что драть.

— За дело, голубчик, за дело! — как бы отвечая на мое размышление, отвечал Софрон Софроныч, наливая рюмку очищенной.

— Я не об том вас спрашиваю, — начал я опять, — вы поймите меня, Софрон Софроныч, вот в газетах я прочитал, что тут уверяют: «нет более плешивых».

— Ну-с! Что далее? — доспрашивался Софрон Софроныч.

— Я, доверяя печатному слову, думал, что ваша голова заросла волосами.

— Ха! ха! ха! Да мне пятьдесят, а тебе сорок пять, твоей бы следовало скорее исправиться.

— Что же это значит? — спросил я в недоумении, будучи от природы тупоумен.

— Это значит, что ты дорастешь до моего разума чрез пять лет и поймешь! Это вестимо при тебе?

— При мне, — отвечал я вопрошающему.

— Читай все по порядку, — сказал он.

Я начал:

— Нет более плешивых особ из числа тех, которые, имея возможность приобрести у нас хотя одну банку живительной эссенции, прибегнут к нашему средству, которое составляет единственный случай к оживлению волосяных корней, увядших вследствие сильных забот, разработки умственных идей, восприятия мыслительных работ и прочее, и прочее, и прочее. Тот из них, кто испытает на себе наше средство, только может понять всю важность предложения и оценить на практике добросовестность предложения.

— А, так вот что? — сказал я. — Спасибо, Софрон Софроныч, а то бы без твоего рассмотрения никак не мог бы догадаться читать далее. Скажи теперь мне, как же это?

— Помилуй, братец, сам разбирай. Купил банку, натер лысину и жди: что будет! Станет зарастать волосами, скажи спасибо, а нет — брось всю эту дрянь за оконце — и кончено.

— Так как же? — опять спрашиваю я.

— Так же! — отвечал он. — Что я говорю, так по-моему и делай.

Я подумал: не худое дело попробовать, а если потерплю убыток, то ничего, знать, не поделать, а потратить, видно, полтинничек.

Распрощался с своим сердитым приятелем и прихожу домой. Пришел и думаю:

— Что, если правду говорит Софрон Софроныч, что помазаться, да и жди, значит, жди! Ну жди, все же жди, — а коли не пробовать, так и так ничего не будет, не опробовавши, подавно ничего не будет. Как бы это так попробовать, чтобы и ошибки и изъяну не было?

Думал, да и надумал только одно: опробовать, не опробовавши, следовательно, правды не доберешься, практика — всему делу голова. Обдумавши так, прихожу по объявлению в магазин.

— Вы публиковали, — говорю я, — что «нет более плешивых»?

— Я! — говорит содержатель магазина.

— Послушайте, — говорю я, — а это что? — и обнажил пред ним свою голову, гладкую как ладонь.

— Известно — плешь! — отвечал содержатель магазина.

— Плешь! — убийственным голосом отвечал я, — зачем же говорить, что «нет более плешивых».

— Ведь вы у меня не покупали помады? — сказал магазинщик. — А вы купите и приходите чрез месяц с этими придирками, а теперь или купите помаду, или прекратите разговоры. Тот, кто желает приобрести моей помады, тот не претендует мне ранее времени, а потому я только получаю похвалы, отчего я и печатаю подобного рода объявления.

Мне не хотелось разговаривать с содержателем торгового заведения; может быть, думал я, он говорит правду, а я зачем буду противоречить, не зная настоящего дела. Куда ни пошел полтинник, наплевать! Попробуем, авось-либо не проиграю и не обнищаю, и купил банку помады.

Купил банку, принес домой, поставил на шифоньерку и думаю:

— Что делать, не сходить ли в баню натереться? Может, действительнее будет средство, или уж попробовать дома?

И решил дома употребить это средство, чтобы никто не видал моих экспериментов и не сглазил.

— Вот, — думаю, — как чрез две недели взглянут на меня товарищи, — так сдивются, когда моя гладкая поляна начнет зарастать; пожалуй, не узнают, — и заключил, что не узнают приятели, а до того времени решился не казаться никому на глаза.

Скинул с себя верхнее платье, взглянул в зеркало на голову, потер темя чистым полотенцем, и мне показалось — оно еще шире и ужаснее, я отвернулся от своего изображения в зеркале и схватился за спасительное средство.

Банка такая уютненькая, красивенькая, даже показалось мне маловатою, однако делать было нечего, как ни мала, да, может быть, пользительна, и с нетерпением вскрыл банку. О, ужас наших дней, что я в ней увидел!!!