Лубочная книга - [123]

Каждое воскресенье он, в сопровождении своей супруги, своих воспитателей, друзей покойных родителей и верных слуг их Миная и Фионы, ходил служить на могилу их панихиды, раздавал бедным милостыню, призирал вдов и сирот и так от восхождения солнца и до заката оного беседовал с нищими под тенью дерев, осеняющих прах его добродетельных родителей.

Князь Узбек, извещенный возвратившимся Бразиным о преждевременной смерти Андрея и Софии, едва начинающий выздоравливать, был жестоко поражен сей утратой нежно любимых детей своих; болезнь его опять возвратилась, и он, к сожалению всей страны кабардинской, жен и детей своих, чрез несколько дней окончил жизнь свою, завещал пред своею смертию сыну своему Паладину держаться тех же правил, какие он имел во время своей жизни, т. е. уважать и любить христиан, в особенности русских, которые не только славны своими победами в целом свете, но также и своими добродетелями; запретил ему под заклятием принимать примеры с кабардинцев для разорения, грабежа и убийства от набегов их на страны русских, которые после мстят за сие оружием, не раз уже заставляющим их народ просить пощады, по жестоком кровопролитии похитившим лучших воинов страны кабардинской, а в том числе его брата Рамира, убитого в последнем сражении: приказал питать родственную любовь и дружбу к малютке, сыну его сестры Селимы и Андрея, коих рановременная смерть открыла отцу его могилу.

Паладин в точности исполнял приказания покойного отца своего и несколько раз был в доме покойной сестры своей и Андрея с богатыми дарами для своего племянника Аркадия, который, по возрасте, также платил ему своим посещением и дарами своей земли, и вместе с ним и двумя сестрами его матери Софии, беседуя на прахе могилы своего деда Узбека и его сына Рамира, проливал слезы и, прогостив у них несколько дней, возвращался с чувствами благодарности и дружбы в свой дом.

Миша Евстигнеев ЧЕРТ В ПОМАДНОЙ БАНКЕ (Не вру, сейчас провалиться!) Шутка к масленице {1}

Глава I БАНКА ПОМАДЫ

Я вам скажу, милостивые государи и государыни, нет ничего неприятного иметь широкую поверхность головы, гладкую, как ладонь; то есть — это я говорю не относительно одного хозяина — владельца этой гладкой поверхности; но так, на мой взгляд, некрасиво смотреть и на чужие гладкие, природою обиженные головы.

Или мне так думается. Изволите видеть: у меня так гладка поверхность моей сорокапятилетней головы, что парикмахеру очень совестно брать с меня даже за стрижку волос; оно, знаете, и сам сознаюсь, что многонько за какой-нибудь десяток-другой волосов; но зато у меня очень хорошенькие бакенбарды и он всегда так прекрасно их расчесывает, что я решаюсь отдавать ему гривенник без торгу.

Но что главное со стороны этих нескромных цирульников, что они обличают с сожалением мой недостаток.

— Ах, сударь! Как у вас мало волос!

— Ах, сударь! Как широка ваша лысина!

— Отчего, сударь, так облезла ваша голова?

Такие парикмахерские вопросы сильно раздражали меня, но я по своей скромности не имею способности браниться, в ответ на участие постороннего и с телячьей смиренностью отвечаю бывало на вопрос:

— Да, господа! Большая неприятность для холостяка иметь такую голову; оно под шляпою или ермолкой не видать, а как, примерно, кому отдать поклон, ну тут сейчас и заметно: «наше почтенье».

Вот таким-то побытом{2} я все и маялся; как чуть какой-нибудь цирульник заговорит про мою полированную голову, а я себе и мотаю на ус: «Не знает ли он какого-нибудь домашнего секрета? А этим публикованным секретам я не больно верю: мало ли что печатают…»

Тут мне сейчас один рекомендует макассаровое масло{3}, другой рекомендует макассаровое масло с ромом, третий, опровергая макассаровое масло с ромом, советовал репейное масло с водкою, четвертый советует свиное сало с пырейным маслом, пятый… Э, да это и не перескажешь. Уж я пичкал и пачкал свою голову… так только сказать одно: вспомнить, страх берет! А ведь ни одной волосинки не прибавилось — заметьте.

Соберутся товарищи. «Эх, Максим Авдеич! Скоро ли мы на твоей свадьбе пировать станем? Тебе жениться давно пора, у тебя уж и лысина открыта». Смоются, конечно.

А Максима Авдеича от этого слова словно кто по лысине обухом ударит; знаете — все слабость к прекрасному полу одолевает. Однако и знаете, все думается… Не показывая вида и скажешь: «Да что, господа, хорошо бы и в самом деле — сватайте».

А приятелям-то и на руку посмеяться насчет ближнего; захохочут да и пойдут кто во что горазд:

— Ты бы пошел поворожился.

— Ты бы посоветовался с кем-нибудь.

— Ты бы сходил на Кузнецкий… чего там нет. Наверное, такую глупость, как твою лысину, чем-нибудь залепят.

Все этакие фразы и откалывают. Им, знаете, хорошо, как голова словно лес; а у меня словно степь Сахара, да еще, пожалуй, относительно глаже, та хоть с песком, а я свою голову веду в чистоте.

Только все эти насмешки я переносил с великим хладнокровием. Ну, думаю, посмеются, да и перестанут. Хорошо-с!

Ко мне, знаете, каждый день будочник носит «Полицейские»{4}. А я всякий день их читаю. Знаете, некоторого рода развлечение приобретаю. Без супруги, знаете, ведь и полицейская газета — тоже некоторого рода удовольствие.