Лубочная книга - [121]

Сие известие жестоко поразило сердце и душу чувствительного Узбека, ибо он любил Андрея не менее своей дочери; но он сам лежал на одре болезни и никак не мог исполнить просьбу и желание своих детей. Увидев из письма Софии, что раны, на груди и на правой руке ее супруга отворившиеся, открывают ему преждевременно могилу, он вспомнил, кем ему первая нанесена, и слова своего зятя, что он сам носит смерть и груди своей от руки его сына, еще более увеличили его отчаяние и повергли в вящую против прежнего болезнь. Написав чрез великую силу ответ к своей дочери, в оном излил он всю свою к ним нежность, с благословением и жестокою скорбию о положении любезного ему Андрея, приложил к нему драгоценный свой перстень и, призвав Бразина, вручив ему оные, приказал, не жалея лошадей, скакать что есть духу к детям его и все употребить искусство для спасения Андрея, умирающего от ран своих. «Я это прежде предвидел, — отвечал Бразин, — и дал знать княжне, но от тебя это скрыл, чтобы не огорчить. Я сейчас скачу туда, и коли Алла мне поможет возвратить жизнь Андрею, то я знаю, что ты окажешь мне твои милости». — «Поспеши, Бразин, исполнить это, и богатая награда тебя ожидает здесь. Скорее отправляйся с этим посланным от дочери моей и извести меня, что произойдет там». (Бразин уходит.)

Болезнь Андрея со дня на день увеличивалась. Все доктора и даже присланный генералом искусный врач не подавали никакой надежды на его выздоровление, даже назначили день и час его смерти; но Софии об этом сказать опасались.

Прибыл Бразин с письмом и подарком и влил некоторую надежду для больного и Софии, еще более огорченной болезнию своего отца. Сей врач, осмотрев больного, побледнел, сомнительно покачал головою и тяжело вздохнул. Сие не могло укрыться от прозорливости Софии, и она горько зарыдала. Однако ж искусство Бразина продлило на несколько дней жизнь Андрея, он почувствовал некоторое облегчение и, дав об этом знать прелестной своей супруге, наполнил ее душу восхитительною радостию; но она недолго продолжалась. Облегчение раненого было преддверием смерти его, и Андрей, невзирая на все попечения и искусство своих врачей, в двенадцатый день своей жестокой болезни тихо испустил дух свой на руках милой супруги, смертельным ударом пораженной, имея от рождения только двадцать три года. Судьба неумолимая лишила в нем лучшего воина, верного друга, прекраснейшего из мужчин, самого пламенного и нежного супруга и сына почтительного, верного подданного престолу и отечеству, столь страшного врагам их своей исполинской силой, искусством и мужеством в ратоборстве.

София, увидев, что супруг ее более уже не существует для нее, почувствовала хлад смерти, разливающийся и ее сердце и во всех жилах. Она не пролила и и одной слезы над его прахом. Сердце ее окаменело; душа и все чувства ее были умерщвлены. София была бледна как смерть, трепетала, отчаяние пылало в голубых ее глазах — и ноги отказывались ей служить. Родители Андрея и много друзей и знакомых, бывших тут при его кончине, ясно видели страдание сей несчастной и опасались или помешательства в уме ее, или удара, который не замедлит ее поразить.

Она по просьбе их удалилась со своей свекровью, нежно ее любящей, в свою комнату, села на стул — и в мертвом молчании, склонив прекрасную свою голову на белую руку, неподвижный устремила взор на небо, как будто укоряя его за судьбу свою. В сем положении провела она несколько часов. Все утешения, все слезы ее свекрови, Малека и Фатимы, которые ею с покойным супругом были окрещены и названы — первый Минаем, а вторая Фионой, сопряжены были браком, — рыдающие у ног ее и осыпающие поцелуями ее руки и колена, не сильны были привести ее в жалость и возбудить от смертной бесчувственности.

Так прошел первый день смерти Андреевой. София часто приходила смотреть на хладный прах своего милого друга, с равнодушием смотрела, как клали его в гроб, обитый алым бархатом с золотыми скобками и позументом, поставленный под таким же балдахином на высоком катафалке. Увещания духовного их отца, разумного священника, ничего не действовали на душу и сердце злополучной Софии, — и она всю ночь просидела без сна подле гроба своего супруга.

На другой день, когда священники с причтом собрались, при многочисленном стечении друзей, знакомых и разного звания людей, служить по усопшем панихиду, — София входит в сию печальную комнату, обитую черным сукном, в самой той одежде и уборе, в которых она венчалась с Андреем, кланяется на все стороны и трепещущим голосом произносит, держа в руках маленького своего сына, весело на нее смотревшего и улыбавшегося как ангела, — следующие слова: «Его уже более нет на свете! Нет милого обожаемого мной моего супруга! Он оставил меня горестною вдовою с сим невинным младенцем и сиротою, нашим сыном, влачить горестную без него жизнь среди слез и отчаяния!.. Бог видит, как я его любила при жизни и как люблю по смерти. Давно уже ужасная тоска глодала мое сердце и душу, которая была предвестницей скорой нашей разлуки. С самого дня болезни нежнолюбимого супруга моего я носила уже образ смерти в убитой душе моей. Жребий мой совершился!.. И не могу жить без него ни одной минуты, но клянусь и призываю в свидетели исповедуемого мной Бога, при духовном отце моем, всех их священнослужителях и всем народе, что никогда пагубная мысль о самоубийстве не осеняла души моей. Но для меня ударил последний и самый сладкий час соединения с моим супругом.