Ловушка для ящериц - [16]

- Я не знаю, какое ты любишь мороженое, и купила сливочное. Но если хочешь, возьми мое, ананасовое.

Судя по всему, Липа доплыла до мальчишки-мороженщика, который в потрепанной ливрее со сверкающими на солнце галунами и аксельбантами, надетой прямо на голое тело, торговал на городской набережной, а обратно вернулась посуху. В одной руке она держала запечатанную трубочку сливочного мороженого, а в другой - развернутую до половины и на треть облизанную ананасового. Мина потянулась за сливочным.

- Хочешь попробовать мое? - Олимпия предлагала лизнуть светло-желтую, принявший форму конуса трубочку, утирая кончик носа и губы салфеткой. Знаешь, очень странного мальчика повстречала на набережной. Впечатление такое, будто только что из воды: волосы влажные и бикини, ты даже представить не можешь, насколько бикини! Я такого на мужчинах раньше не видела, правда, он юный совсем, стройный и без этих ужасных волос... Но фигура: попка, ноги! Некоторые женщины прямо столбенели на месте и покрывались солью, я, кстати, тоже. Сама не знаю, через сколько опомнилась, сделала вид, что жду кого-то. А он не обращает внимания, болтает с продавцом устриц, знаешь, такой неопрятный старик, даже краем глаза ни на кого не взглянет! И что странно: вроде полдень, жара, а он в белоснежной рубашке с распущенными манжетами, черных лаковых туфлях и, клянусь тебе, шелковых горчичных носках!.. Может, он голубой?

Нет!!!

Олимпия за рассказом тем не менее быстро съела свое мороженое и пошла мыть руки к морю. Растаявшую Минину трубочку - никакая она не сливочная просто замороженная вода, долизывал щенок. Мина лежала, как ящерица, не шевелясь, и, только когда Липа встала, повернувшись спиной, неслышно выпустила воздух, чувствуя, как румянец пятнами проступает сквозь загар и горят уши. Да, мальчик ни на кого не желал смотреть, но, когда они решили с Марком сделать это, они об этом не задумывались. Позже Марк предложил дать ему денег и поговорить по-мужски, рассказать, что у европейцев такой новый обычай и женщины нарочно вынашивают чужих детей. На полученные деньги он купит небольшую квартиру в городе или получит образование. Мина тогда пристально посмотрела на Марка: да, он знает, что мальчик может раньше проболтаться, это немного опасно. Нет, возразила она, все должно случиться сразу и по-настоящему. Они решили, что на несколько дней (она ему позвонит) Марк с побережья уедет, и назначили послезавтра.

Накануне отъезда Марк помыл жену в просторной, залитой солнцем и птичьим щебетом ванной, тщательно, с любовью оглаживая мыльной рукавицей нежные, трепетные места на груди, изнанку полных колен, родинку в основании бедра. Вначале она, как обычно, дурачилась, сдувала ему на волосы пену, жаловалась, что мыло попадает в глаза, но постепенно подчинилась строгим, размеренным движениям мужа и стояла прямо, серьезными глазами глядя в окно, в колышимый беспокойными воробьями кустарник. Она почти что жалела, что не согласилась на подкуп, - такой беспомощной и неумелой чувствовала себя теперь, перед отъездом Марка.

А когда Марк рано, на рассвете, уехал, Мина решила, что какое-то время побудет одна, а потом позовет обратно мужа. Бог с ним, с ребенком, она даже не знает, как к этому юноше подступиться и не выглядеть глупо, к тому же у нее не так много женского опыта, чтобы обольстить неприступного красавца. Разумеется, был и в ее жизни период, когда любовные признания взрывались праздничным фейверком, объяснения, тягостные от страсти, кружили голову наподобие шампанского, на бумажных тарелочках наперебой предлагали эклеры и безе - от сливочного крема полнеют руки и грудь, однако длился этот период недолго. Приезжал на каникулы брат Антон, и сердце, отбивая барабанную дробь, соскальзывало в пятки, руки дрожали так, что выпадала ракетка для бадминтона, и такой же беспомощной и неумелой чувствовала она себя теперь, после отъезда мужа. Итак, решено: послезавтра она Марку позвонит, а эти два дня проведет как обычно, ни о чем не заботясь.

Именно как обычно Мина после пляжа пошла не домой, а в парк дочитывать испанскую книжку, на каждом неправильном глаголе кладя в рот спелую виноградину, янтарно-желтую, а не винно-красную, какие ела теперь Липа, смахивая капельки пресной росы в песок. В парке Мина села на лавочку, подогнув под себя ногу, одной рукой придерживая страницу и непослушный глагол, другой отщипывая от кисти винограда. При одном воспоминании об этом ветрено-солнечном, облачном дне у нее жгуче, до боли краснеют уши и красными, как от горчичника, пятнами покрывается грудь.

17

- Не говори глупостей, она не затем ходит в аптеку, чтобы отравить тебя.

Просто у нее слабый желудок и перемена климата...

- Значит, ты с нею заодно, вы всегда теперь вместе, ты, она и доктор, и не обращаете на меня внимания!

- Но ты же сама предпочитаешь проводить время лежа. - Марк, закончив плавное утреннее бритье, сполоснул помазок из серебряного набора, который она ему подарила одним сентябрьским утром три года назад, и насухо вытерся полотенцем. Мина подозревала, что он отлично понимает, откуда берется ее раздражение, только нарочно не хочет ничего обсуждать; иногда ей становилось страшно. Может быть, в тот день, когда она, вытащив из сумки гроздь желто-белого винограда, раскрыла испанский словарик на букве S, решив про себя, что незачем даже пытаться, Марк точно так же решил, что жертва чересчур велика. Но телефонистка слишком долго не давала линию, трижды старая хозяйка, рассаживавшая клубничные кусты, перепутавшиеся усами, слышала раздраженные звонки и не успевала подойти, а шелковолосая внучка, зажав коленями щенка, вытаскивала из свалявшейся собачьей шерсти репейник и боялась, что пес убежит. Когда же вечером Мина вернулась домой, было уже поздно. Теперь ей все больше и больше казалось, что муж действительно передумал, давно или недавно, неважно, им лучше было бы выкрасть, как те люди, ребенка с пляжа и усыновить.