Ловушка для ящериц - [18]

Мина выждала несколько минут, рассматривая переливающуюся жирным маслом картину на противоположной стене. Это был все тот же вид с Олимпа на вздымающее гуттаперчевые волны море, что и на акварелях в более дешевых заведениях, только без тонущего парусника, и, наконец, предложила Олимпии деньги. Та покачала головой, но, пересчитав содержимое кошелька, взяла в долг, пообещав вернуть через неделю.

Они вышли на белую улицу с синими, под стать глубокому ультрамарину, тенями от пыльных шелковиц, и Липа в надежде обрести прежнее равновесие попросила Мину подержать ее сумку, пока она подкрасит губы. Жаль, что этого не видел Марк. Отяжелевшая после бокала вина, которым пришлось запивать пряную подливу к рагу, Мина раньше времени опустила руку, и содержимое сумки просыпалось на тротуар: ссохшийся мандарин, половинка гребня, ключ, который не подходил к двери, записная книжка, два письма... Очень-очень интересно, на одном конверте как будто Агатин почерк. Надо будет тетушке еще раз написать. Подвинув мыском туфли огромную перламутровую пуговицу к нагнувшейся за ключом Липе, Мина извинилась: "Это не твоя? Я так объелась, что, кажется, не дойду до дома. Пойдем куда-нибудь посидим".

Свернув за угол ослепительно контрастирующей улицы, они оказались на точно такой же, только еще белее и еще синее, потому что ровно посередине ее рос темно-голубой кипарис, а солнце склонилось на запад. Когда они дошли, жмурясь из-под шляп в захлопнутые синими же ставнями окна, до дерева, то увидели за ним дорожный указатель и перекресток: налево дорога уходила в гору, направо - делала зигзаг, судя по верхушкам неподвижных кипарисов. Мина пожала плечами и шагнула за угол ближайшего дома, в дразнящую абрикосами тень, прислонилась к стене.

Ее мучила жара и немного совесть. Присевшая на опрокинутое ведро Липа вопросительно запрокинула голову, отчего раскрасневшееся от ходьбы и досады лицо окрасилось в ярко-розовый, в тон облетающему гранату, цвет.

- Здесь должен быть сквозной проход на соседнюю улицу, но надо идти через двор, а там собака. - Мина оторвалась от неровной прохладной стены. Надеюсь, она проводит сиесту в своей будке.

Олимпия медленно, нехотя поднялась и, даже не отряхнув сзади юбку, поплелась за Миной через чужой, заваленный жестяной рухлядью двор.

- Наверное, здесь когда-то жил лудильщик. - В подтверждение слов, подпрыгнув, покатилась старая алюминиевая кружка и зарычала во сне собака. Обе женщины ускорили шаг и через минуту стояли у калитки.

- Надо же, - удивилась Мина, - мы с Марком столько ее искали и не нашли, а с тобой вышли случайно.

Мина лукавила; она не была здесь с мужем, но ей хотелось сказать Олимпии что-нибудь приятное, ободряющее: такая она шла за ней послушная и грустная. Калитка с душераздирающим скрипом отворилась и тут же захлопнулась, пропустив женщин под влажную древесную тень. У Мины вдоль позвоночника побежали мелкие, как лесные муравьи, мурашки.

- Вот видишь, здесь совсем близко от берега, правда, лавочек нет. Зато никто не хрустит гравием и не наступит случайно на волосы, если ты захочешь прилечь.

Они устроились сразу за тамарисками, на бугорке под высокими соснами, на том самом месте, где русский князь рыдал, узнав, что его дочери осталось жить два зимних дня. Мерно, перебиваемое шумом ветра в упругих кронах, плескалось море, набегая на узенькую полоску песка. Липа облокотилась на рыжий сосновый ствол, Мина, постелив пляжное полотенце на теплые сухие иглы, легла рядом, и у нее опять появилось ощущение, что думают они об одном. Странно, но за столько лет с Марком она научилась угадывать реакции мужа, недовольство или восхищение, разные чувства, однако не мысли целиком. Значит ли это, что он прячется от нее или просто ни о чем, кроме еды, всерьез не думает? Как бы то ни было, но общая с Олимпией мысль звучала так: "Какое счастье, хотя бы не надолго остаться без мужчин".

В подтверждение Липа села, чего никогда бы себе не позволила в мужском обществе, ссутулив плечи, подобрав юбку, вытянула далеко вперед покрывшуюся гусиной кожей ногу, на которую метил москит. Лицо расслаблено, без морщин, уголки губ глубоко вдавлены и опущены вниз, кожаным зобом соединяется с шеей подбородок. Мина протянула руку и сняла с ее блестящих рыжих кудрей сухой лист. Липа благодарно улыбнулась.

- Я тебе не рассказывала? Я ведь вдова.

- Соболезную. Наверное, тебе придется уехать отсюда, чтобы оформить наследство?

- Никакого наследства. - Липа захлопала в ладоши, пытаясь поймать докучливого москита. - Я неофициальная вдова. И, знаешь, я даже рада, что он умер, а не просто бросил меня. Когда он исчез, оставив вещи, книги, наверное, считал, что так мне будет легче: то ли где-то мертв, то ли скоро вернется, - я, дурочка, решила сначала, что это игра. Ведь невозможно так сразу поверить... А когда поверила, то чуть с ума не сошла, купила таблетки, но принимать сразу не стала, решила: сперва нужно убедиться.

Бедная, бедная Липа, что-то такое Мина подозревала. Странно, что Агата не написала про это письма, но история так незатейлива, так банальна, может, тете стало скучно, она вздохнула и, скомкав, выбросила в мусор бумагу, да. С другой стороны, не будь богатой Агаты, не было бы и у Мины красивого мужа, шумящих под порывами ветра итальянских сосен и благоухающих клумб. Чем бы она тогда отличалась от Олимпии?