Лошади в океане - [33]

Я — удачник!

И хоть никуда не спешил,

весь задачник

решил!

Весь задачник,

когда-то и кем-то составленный,

самолично перед собою поставленный,

я решал, покуда не перерешил.

До чего бы я ни добрался,

я не так уж старался,

не усиливался, не пыхтел

ради славы и ради имения.

Тем не менее —

получил, что хотел.

«Не сказануть — сказать хотелось…»

Не сказануть — сказать хотелось.

Но жизнь крутилась и вертелась

не обойти, не обогнуть.

Пришлось, выходит, сказануть.

Попал в железное кольцо.

Какой пассаж! Какая жалость!

И вот не слово, а словцо,

не слово, а словцо

   сказалось.

Слава

Местный сумасшедший, раза два

чуть было не сжегший всю деревню,

пел «Катюшу», все ее слова

выводил в каком-то сладком рвенье.

Выходил и песню выводил,

верно выводил, хотя и слабо,

и когда он мимо проходил,

понимал я, что такое слава.

Солон, сладок, густ ее раствор.

Это — оборот, в язык вошедший.

Это — деревенский сумасшедший,

выходяший с песнею во двор.

«Я, наверно, моральный урод…»

Я, наверно, моральный урод:

Не люблю то, что любит народ

Ни футбола и ни хоккея,

И ни тягостный юмор лакея,

Выступающего с эстрад.

Почему-то я им не рад.

Нужен я со всей моей дурью,

Как четырнадцатый стул

В кабачке тринадцати стульев,

Что бы я при этом ни гнул.

Гну свое, а народ не хочет

Слушать, он еще не готов.

Он пока от блаженства хохочет

Над мошенством своих шутов.

«Когда маячишь на эстраде…»

Когда маячишь на эстраде

Не суеты и славы ради,

Не чтобы за нос провести,

А чтобы слово пронести,

Сперва — молчат. А что ж ты думал:

Прочел, проговорил стихи

И, как пылинку с локтя, сдунул

Своей профессии грехи?

Будь счастлив этим недоверьем.

Плати, как честный человек,

За недовесы, недомеры

Своих талантливых коллег.

Плати вперед, сполна, натурой,

Без торгу отпускай в кредит

Тому, кто, хмурый и понурый,

Во тьме безмысленно сидит.

Проси его поверить снова,

Что обесчещенное слово

Готово кровью смыть позор.

Заставь его ввязаться в спор,

Чтоб — слушал. Пусть сперва со злобой,

Но слушал, слышал и внимал,

Чтоб вдумывался, понимал

Своей башкою крутолобой.

И зарабатывай хлопок —

Как обрабатывают хлопок.

О, как легко ходить в холопах,

Как трудно уклоняться вбок.

Профессиональное раскаяние

С неловкостью перечитал,

что написалось вдохновенно.

Так это все обыкновенно!

Какой ничтожный капитал

души

был вложен в эти строки!

Как это плоско, наконец!

А ночью все казалось:

сроки

исполнились!

Судьбы венец!

Отказываюсь от листка,

что мне Доской Судьбы казался.

Не безнадежен я пока.

Я с легким сердцем отказался!

«Все было на авосе…»

Все было на авосе.

Авось был на небосе.

Все было оторви да брось.

Я уговаривал себя: не бойся.

Не в первый раз вывозит на авось.

Полуторки и те с дорог исчезли,

телеги только в лирике везут,

авось с небосем да кабы да если

спасибо, безотказные, везут.

Пора включить их в перечень ресурсов,

я в этом не увижу пережим —

пока за рубежом дрожат, трясутся,

мы говорим: «Авось!» — и не дрожим.

Полное отчуждение

Сытый — голодного, здоровый — больного

не понимает сегодня снова.

Начитанный не понимает невежды

и отнимает призрак надежды

на то, что суть не в необразованности,

а, напротив, в незаинтересованности

в ловле эрудиционных блох,

а в остальном невежда не плох.

Невнимание и непонимание

достигают степени мании.

Уже у блондина для брюнета

никакого сочувствия нету.

Уже меломаны замкнулись в кружок,

чтобы послушать пастуший рожок,

слюни от предвкушенья пускают,

а пастуха туда не пускают.

«Люди сметки и люди хватки…»

Люди сметки и люди хватки

Победили людей ума —

Положили на обе лопатки,

Наложили сверху дерьма.

Люди сметки, люди смекалки

Точно знают, где что дают,

Фигли-мигли и елки-палки

За хорошее продают.

Люди хватки, люди сноровки

Знают, где что плохо лежит.

Ежедневно дают уроки,

Что нам делать и как нам жить.

Черная икра

Ложные классики

ложками

поутру

жрут подлинную, неподдельную, истинную икру,

по почему-то торопятся,

словно за ними гонится

подлинная, неподдельная, истинная конница.

В сущности, времени хватит, чтобы не торопясь

съесть, переварить и снова проголодаться

и зажевать по две порции той же икры опять —

если не верить слухам и панике не поддаться.

Но только ложноклассики верят в ложноклассицизм,

верят, что наказуется каждое преступление,

и все энергичнее, и все исступленнее

ковыряют ложками кушанье блюдечек из.

В сущности, времени хватит детям их детей,

а икры достанет и поварам и слугам,

и только ложные классики

робко и без затей верят,

что будет воздано каждому по заслугам.

Продленная история

Группа царевича Алексея,

как и всегда, ненавидит Петра.

Вроде пришла для забвенья пора.

Нет, не пришла. Ненавидит Петра

группа царевича Алексея.

Клан императора Николая

снова покоя себе не дает.

Ненавистью негасимой пылая,

тщательно мастерит эшафот

для декабристов, ничуть не желая

даже подумать, что время — идет.

Снова опричник на сытом коне

по мостовой пролетает с метлою.

Вижу лицо его подлое, злое,

нагло подмигивающее мне.

Рядом! Не на чужой стороне —

в милой Москве на дебелом коне

рыжий опричник, а небо в огне:

молча горят небеса надо мною.

«Не домашний, а фабричный…»

Не домашний, а фабричный

у квасных патриотов квас.

Умный наш народ, ироничный

не желает слушаться вас.

Он бы что-нибудь выпил другое,

но, поскольку такая жара,

пьет, отмахиваясь рукою,

как от овода и комара.