Лошади в океане - [31]

Не вышел процент

толстокожести необходимой.

Я — интеллигент

тонкокожий и победимый.

А как помогали,

учили охотно всему!

Теперь под ногами

вертеться совсем ни к чему.

И бросив дела,

я поспешно иду со двора,

иду от стола,

где еще протекает игра.

Ремонт пути

Электричка стала. Сколько

будет длиться эта стойка?

Сколько поезд простоит?

Что еще нам предстоит?

Я устал душой и телом.

Есть хочу и спать хочу.

Но с азартом оголтелым

взоры вкруг себя мечу.

Любопытство меня гложет:

сколько поезд простоит?

Сколько это длиться может?

Что еще нам предстоит?

Все вокруг застыли словно:

есть хотят и спать хотят,

но замшелые, как бревна,

связываться не хотят.

Очи долу опускает,

упадает голова,

та, в которой возникают

эти самые слова.

«Слышу шелест крыл судьбы…»

Слышу шелест крыл судьбы,

шелест крыл,

словно вешние сады

стелет Крым,

словно бабы бьют белье

на реке, —

так судьба крышами бьет

вдалеке.

Цепная ласточка

Я слышу звон и точно знаю, где он,

и пусть меня романтик извинит:

не колокол, не ангел и не демон,

цепная ласточка

железами звенит.

Цепная ласточка, а цепь стальная

из мелких звеньев тонких, но стальных,

и то, что не порвать их — точно знаю.

Я точно знаю —

не сорваться с них.

А синева, а вся голубизна!

О, как сиятельна ее темница!

Но у сияния свои границы:

летишь, крылом упрешься

и — стена.

Цепной, но ласточке, нет, все-таки цепной,

хоть трижды ласточке, хоть трижды птице,

ей до смерти приходится ютиться

здесь,

в сфере притяжения земной.

Выбор

Выбор — был. Раза два. Два раза.

Раза два на моем пути

вдруг раздваивалась трасса,

сам решал, куда мне пойти.

Слева — марши. Справа — вальсы.

Слева — бури. Справа — ветра.

Слева — холм какой-то взвивался.

Справа — просто была гора.

Сам решай. Никто не мешает,

и совета никто не дает.

Это так тебя возвышает,

словно скрипка в тебе поет.

Никакой не играет роли,

сколько будет беды и боли,

ждет тебя покой ли, аврал,

если сам решал, выбирал.

Слева — счастье. Справа — гибель.

Слева — пан. Справа — пропал.

Все едино: десятку выбил,

точно в яблочко сразу попал.

Раза два. Точнее, два раза.

Раза два. Не более двух

мировой посетил меня дух.

Самолично!

И это не фраза.

«Дайте мне прийти в свое отчаянье…»

Дайте мне прийти в свое отчаянье:

ваше разделить я не могу.

А покуда — полное молчанье,

тишина и ни гу-гу.

Я, конечно, крепко с вами связан,

но не до конца привязан к вам.

Я не обязательно обязан

разделить ваш ужас, стыд и срам.

Ценности

Ценности сорок первого года:

я не желаю, чтобы льгота,

я не хочу, чтобы броня

распространялась на меня.

Ценности сорок пятого года:

я не хочу козырять ему.

Я не хочу козырять никому.

Ценности шестьдесят пятого года:

дело не сделается само.

Дайте мне подписать письмо.

Ценности нынешнего дня:

уценяйтесь, переоценяйтесь,

реформируйтесь, деформируйтесь,

пародируйте, деградируйте,

но без меня, без меня, без меня.

Анализ фотографии

Это я, господи!

Из негритянского гимна

Это я, господи!

Господи, это я!

Слева мои товарищи,

справа мои друзья.

А посередке, господи,

я, самолично — я.

Неужели, господи,

не признаешь меня?

Господи, дама в белом —

это моя жена,

словом своим и делом

лучше меня она.

Если выйдет решение,

что я сошел с пути,

пусть ей будет прощение:

ты ее отпусти!

Что ты значил, господи,

в длинной моей судьбе?

Я тебе не молился —

взмаливался тебе.

Я не бил поклоны, —

не обидишься, знал.

Все-таки безусловно —

изредка вспоминал.

В самый темный угол

меж фетишей и пугал

я тебя поместил.

Господи, ты простил?

Ты прощай мне, господи:

слаб я, глуп, наг.

Ты обещай мне, господи,

не лишать меня благ:

черного теплого хлеба

с желтым маслом на нем

и голубого неба

с солнечным огнем.

Месса по Слуцкому

Андрею Дравичу

Мало я ходил по костелам.

Много я ходил по костям.

Слишком долго был я веселым.

Упрощал, а не обострял.

Между тем мой однофамилец,

бывший польский поэт Арнольд

Слуцкий,

   вместе с женою смылись

за границу из Польши родной.

Бывший польский подпольщик,

   Бывший

польской армии офицер,

удостоенный премии высшей,

образец, эталон, пример —

двум богам он давно молился,

двум заветам внимал равно.

Но не выдержал Слуцкий. Смылся.

Это было довольно давно.

А совсем недавно варшавский

ксендз

   и тамошний старожил

по фамилии пан Твардовский

по Арнольду мессу служил.

Мало было во мне интересу

к ритуалу. Я жил на бегу.

Описать эту странную мессу

и хочу я и не могу.

Говорят, хорошие вирши

пан Твардовский слагал в тиши.

Польской славе, беглой и бывшей,

мессу он сложил от души.

Что-то есть в поляках такое!

Кто, с отчаянья, двинул в бега,

кто, судьбу свою упокоя,

пану Богу теперь слуга.

Бог — большой, как медвежья полость.

Прикрывает размахом крыл

все, что надо — доблесть и подлость,

а сейчас Арнольда прикрыл.

Простираю к вечности руки

и просимое мне дают.

Из Варшавы доносятся звуки:

по Арнольду мессу поют!

Полвека спустя

Пишут книжки, мажут картинки!

Очень много мазилок, писак.

Очень много серой скотинки

в Аполлоновых корпусах.

В Аполлоновых батальонах

во главе угла, впереди,

все в вельветовых панталонах,

банты черные на груди.

А какой-нибудь — сбоку, сзади —

вдруг возьмет и перечеркнет

этот

в строе своем и ладе

столь устроенный, слаженный гнет.

И полвека спустя — читается!

Изучает его весь свет!

Остальное же все — не считается.

Банты все!

И весь вельвет.

«Мариэтта и Маргарита…»

Мариэтта и Маргарита,