Ломая печати - [64]

Деревня Яблоничное. Именно там остатки 3-го венгерского Секешфехерварского полка перешли к Красной Армии. И там гонведы застрелили своего полковника.

Это произошло 1 февраля 1943 года.

Тогда, когда 2-я венгерская армия уже перестала существовать.

Солдат прежде всего накормили. И в те минуты они ощущали, что живы, только губами, зубами, желудками. Глотали не жуя. С безудержной жадностью набивали хлебом утробу, сжавшуюся от голода, никак не могли насытиться.

Потом их отправили в лагерь военнопленных в Лебедяни. А оттуда — снова пешком — в другой лагерь. Около Волжска.

Холод не прошел для Брезика бесследно, его так скрутило, что его положили в больницу. Он лежал там долго, да и потом, когда его поставили на ноги, еще ходил в медпункт к врачу.

Тогда, в конце лета, произошло нечто, что взбудоражило весь лагерь. Венгров, румын, австрийцев, итальянцев и даже немцев. Приехали чехословацкие офицеры. Из армии Свободы.

За нужником с подветренной стороны, где пленные обычно грелись на солнышке, мечтая вслух о сале, женах, белом хлебе, фасолевом супе, вине, водке, пиве и доме, все пришли к выводу, что произойдет что-то необычайное.

Начальник лагеря приказал построиться тем пленным гонведам, которые считали себя словаками. Он представил им двух штатских. Они, мол, приехали для того, чтобы поговорить с пленными об их будущем. Беседы, сказал он, будут вестись в одной из комнат дома для командования, с каждым в отдельности. Торопиться ни к чему. Над нами не каплет, как говорим мы, русские.

Брезик пошел на собеседование одним из первых: ведь их вызывали по алфавиту.

— Садитесь, — сказали ему, перелистывая бумаги. — Значит, вы Ян Брезик.

— Ян Брезик, — кивнул он.

— Когда родились?

— Первого января 1919 года. В Банове.

— А где Банов? — поинтересовался тот, который был выше ростом.

— У Новых Замков.

— Гм, — хмыкнул другой. — А какая эта была деревня? Венгерская? Или словацкая?

— Словацкая! Чисто словацкая. Искони.

— В какой школе вы учились?

— Я? В словацкой. Да у нас другой и не было. Только когда стал править Хорти, ну, после арбитража, в тридцать восьмом, открыли и венгерскую.

— Из какой вы семьи? Конкретно — кем был отец?

— Отец? Рабочий. Работал у хозяев.

— А здесь написано, что у вас были лошади.

Лишь сейчас его осенило, что среди тех бумаг, в которые смотрели эти двое, видимо, есть его автобиография, которую он когда-то с грехом пополам написал. А там он писал и о лошадях.

— Были у нас лошади, но только после того, как разделили помещичью землю. И нам досталось три хольда. Тогда отец приобрел лошадей. И стал заниматься извозом.

— Гм, — снова хмыкнул высокий.

— Сколько вас было, детей?

— Восемь.

— Назовите всех.

— Самая старшая — сестра Вероника. За ней Катарина и Франтишка. Потом брат Палё. За ним я. Ну и младшие — Михал, Йозеф и Мария.

— Чем занимались старшие сестры?

— Чем занимались? Что подвернется, тем и занимались. Летом у болгар в Новых Замках работали на огородах, а так — дома.

— Ну а вы? У вас есть специальность или нет?

— Как бы это сказать. Я работал дома, ходил за лошадьми, но потом приехал двоюродный брат из Шурян и говорит отцу: «Дядя, дайте мне Янко в парикмахерскую, я его обучу, вам и платить не придется, а у него будет профессия». Отцу это пришлось по душе, ведь дома ртов было невпроворот, вот я и выучился на парикмахера, раз так вышло.

— А что потом? Когда выучились?

— Брил и стриг.

— Вы имели свое дело?

— Какое там дело! Ведь у меня не было денег и на съем помещения, не говоря уже об обстановке, мебели.

— Ну и как же вы занимались своим ремеслом?

— Ходил по домам. У меня было шестьдесят клиентов. Каждую субботу я их брил, раз в месяц стриг. И за это в конце года получал полцентнера зерна.

— Они что, не платили вам?

— А из чего? Они давали, что имели. Знаете, какое это было подспорье для семьи? Прикиньте-ка сами: шестьдесят раз по полцентнера.

Они замолчали, потом один снова спросил:

— Вы женаты?

Брезик кивнул.

— Дети есть?

Он с минуту смотрел на них, потом сунул руку во внутренний карман своей жалкой формы и достал письмо со штампом военной цензуры, которое тысячу раз перечитывал, тысячу раз развернул и сложил. Положил его перед этими двумя на стол.

«Любимый мой Янко, — писала жена. — Спешу сообщить тебе радостную новость. Второго декабря у тебя родился сын. Он здоровый и сильный, весит три кило шестьдесят, и мы окрестили его Яном, в честь тебя. Все мы ему рады…»

— Что это такое «радостник»? — спросил один.

— Что вы сказали?

— «Радостник». Что это такое?

Ян только сейчас понял, что говоривший с ним — чех, говорит по-чешски и поэтому не знает, да и неоткуда ему знать, что такое «радостник», о котором жена писала в письме.

— Это водка, которую посылают крестному, когда родится ребенок. Ну и другим. Но крестному больше всех. Вот жена и послала мне бутылку водки, только она не дошла. Немцы ее вылакали!

Они спрашивали и о том, как он бросил винтовку, когда сдался в плен. И сколько парней было призвано из Банова в венгерскую армию.

— Сколько? Это я не знаю. Но моего года нас было тридцать два. Пятнадцать погибло.

— Назовите их.

— Гашпар Бланар, Винцо Рыбар, Томаш и Яно Мазухи, братья, оба покойники. Петер Бабин — и его подстерегла пуля, и Карола Юрика.