Ломая печати - [56]

Поезд идет по спящей Нормандии. Дождь стегает воскресное утро, когда приезжаем в Гавр. Пять часов утра. Автобус со словаками идет не в порт, а в предместье Гравийе. Тут улицы нередко вообще без окон — сплошь каменные стены вдоль угольных складов и фабрик. Дорога немощеная. Над воротами на бульвар Сади Карно висит флаг судовой компании. Тут автобус останавливается, и словаки выходят, боясь за судьбу своих мешков. Двое подвыпивших негров, худые оборванцы, останавливаются и смеются, глядя на неуклюжие движения переселенцев и накрахмаленные, торчащие юбки женщин. Словаки кажутся им крайне экзотическими. Негры что-то выкрикивают, а переселенцы испуганно исчезают в дверях.

Двор. Барак, забор, деревянные строения. Похоже на живодерню, но это — дезостанция.

Падают струи дождя, а мы стоим на дворе. Стены словно обтянуты серой глазурью. Перед нами усталые, дрожащие от холода словаки.

Поток эмигрантов хлынул в огромный зал. Мужчины, женщины, девушки, юноши и дети. Завтра их разделят на группы в «предбаннике» дезинфекционного отделения, оттуда поочередно отведут в раздевалку. Женщин отдельно, мужчин отдельно, детей отдельно. Тут каждый, каждая должны раздеться. Одежду с остальными вещами упакуют в мешок и отправят в одну из двух дезинфекционных камер. Все люди бредут под душ и там должны — хотят они этого или не хотят — помыться и принять душ.

Лишь после этого их пустят в Гавр. Там, сразу за Дворцом юстиции, находится карантинная станция, официально называемая Hôtel des Émigrants.

В этом доме постели для восьмисот человек, и все заняты.

Для восьмисот человек постели в этом доме.

Для восьмисот человек».

Тот, кому я читаю эти строки, не отрывая глаз от моих губ, напряженно следит за каждой сменой выражения на моем лице, слушает каждое слово.

Я понимаю его.

Потому что каждый слог для него как бы возвращение туда.

Дело в том, что в том году, когда «неистовый репортер» — Э. Э. Киш сопровождал по Франции словаков, предназначенных для Америки, прошел с ними весь этот мучительный и унизительный путь — вплоть до душевой в дезинфекционном отделении, описав все перипетии в типичном для него стиле, отец моего собеседника тоже собрался в большой мир. И его, младенца, тем же путем довезли до Парижа, на тот же самый вокзал; отец с матерью так же сидели на лестнице у своих мешков, успокаивая малыша, чтоб он не хныкал и не беспокоил окружающих.

Ему тогда едва исполнился год. Но и он уже был каплей той живой реки, исток которой был в словацких горах и долинах, а устье — во французских шахтах, фабриках, каменоломнях, на французских полях. Берегами реки были параграфы особого документа, одного из первых соглашений этого типа, заключенных новой республикой. Документ назывался «Конвенция об эмиграции и иммиграции». И по поручению глав государств, Масарика и Дешанеля, в 1920 году его подписали уполномоченные ими лица. В соответствии с этим документом Чехословакия по настоятельной просьбе обескровленной войной Франции предоставляла рабочих для шахт, промышленных предприятий и сельского хозяйства, прежде всего в возвращенных Франции Эльзасе и Лотарингии.

Нанятые словацкие рабочие согласно соглашению о заработной плате, заключаемому на основе «Конвенции», должны были выполнять «одинаковую работу» и получать «одинаковую зарплату, как и французские рабочие».

Семьи имели право на квартиру.

Холостых должны были размещать в общих помещениях, отдельно — в соответствии с полом.

Погонщики скота, пастухи в случае отсутствия иных возможностей должны были спать в хлевах и конюшнях, куда хозяин обязан был дать им кровать, соломенный матрац, подушку, простыню и одеяло.

Чехословацких рабочих не должны были использовать в местах, где существовали какие-либо «отвлекающие факторы», где были возможны забастовки или локауты.

Условия работы должны были устанавливаться в соответствии с местными обычаями.

Во время жатвы и сенокоса и в случае необходимости рабочие должны были работать в воскресные и праздничные дни до послеполуденных часов или дольше.

Нерабочими днями устанавливались воскресенья, Новый год, пасхальный понедельник, вознесение, понедельник в праздник святого духа, день французского национального праздника — 14 июля, вознесение девы Марии, день всех святых и первый день рождественских праздников.

Соглашение, конечно, неплохое.

Но хотя pacta sunt servanda — «договоры надлежит выполнять», не всегда, как известно, документы и жизнь полностью соответствуют.

«Нас послали во Францию как подсобных рабочих. Сначала, 16 октября 1920 года, в Тул, оттуда в количестве 37 человек одних в Нокс, других в Брюа, — заявили в чехословацком генеральном консульстве в Париже пять рабочих угольных шахт, приехавших работать во Францию на основе «Конвенции». — В первую очередь мы обращаем ваше внимание на недостатки в самих договорах. Нам дали подписать их незаполненные и неподписанные, там были только печати. Управление предприятия требовало, чтобы мы соблюдали эти договоры полностью. Но само не соблюдало их вообще. Например, сверхурочные за работу сверх рабочего времени не платили вообще, оплачивая работу как в обычные дни. Что касается жилья, нас в одном помещении жило тридцать восемь человек, так что нам приходилось спать по трое на одной кровати. Воду для умывания нам вообще не давали, поэтому мы сами носили ее из деревни, а умываться мы могли только по очереди, потому что нам дали только два таза. По комнате бегало множество мышей, так что даже хлеб, единственную нашу пищу, нельзя было спрятать надежно. Всюду была ужасная грязь, от этого начинались болезни, и в короткое время заболело шестнадцать рабочих. Просьбы о квартирах для семей управление предприятия отвергло, хотя в Праге их гарантировало. Оно только предложило, чтобы мы взяли своих жен к себе в общее помещение, где мы жили, что мы вынуждены были отвергнуть из моральных соображений. Особенно мы обращаем внимание на то, что, хотя договор гарантировал нам равные права с французскими рабочими, этот пункт не соблюдался. В то время как своим ежемесячно выдавали даром 10 центнеров угля, с нас вычитали за уголь по 5 франков за 14 дней. Врачебные осмотры были крайне поверхностны. Франтишека Ондрашека, слепого на один глаз, поставили на работу к открытой печи. В результате того, что из печи вырвалось пламя, он ослеп совсем и стал инвалидом. Мы просим поэтому генеральное консульство расследовать положение дел в названных шахтах, посодействовать нам и обеспечить нам другое место».