Ломая печати - [23]

— Лучше уж пусть перебродит молодое вино, — пробурчал отец. — Кто пощиплет немцев как следует, если не такие удальцы? Мы, что ли, седые развалины, смертью забытые? Мило хоть и зелен еще, да любого заткнет за пояс. Вишь, как вымахал — прямо молодой дубок. Мужик будет что надо. Смелым надо расти смолоду.

— Господи! — запричитала мать. — Совсем ты, видать, спятил на старости лет?

«Нет, стену головой не прошибешь, — подумал Мило. — И просьбы никакие не помогут. Лучше уж ничего не говорить. Никому. А так только ссоры получаются».

Ему помогла записка. Но писала ее не королева, как поется в песне. А братиславские паны. Ему надлежало явиться на принудительные работы. Тут уж отец сам сказал:

— Ступай в Кантор, Мило, пока за тобой не пришли. Не то завтра может быть уже поздно.

На сей раз мать не сказала ничего. Только заплакала.

В тот день — как по заказу — приехал из Братиславы брат, он там служил. И привез прекрасный подарок — разобранную винтовку. И рулон карт. Сущий клад. Оружие, значит, есть. Они возьмут винтовку. И карты. И уйдут втроем потихоньку, чтобы никто не догадался. Он, Йожо Медведь, да еще Дюро Дюрик. За ними придет Пало Грегор, солдат-дезертир из их деревни, сейчас он в Канторе. Они соберутся будто бы в лес на неделю, возьмут кое-что из еды. Надо только поосторожней, чтобы старый Олдгофер ничего не пронюхал. Лес-то он знает как никто — недаром лесник.

Все прошло как надо. Пришел Грегор, они спрятали под пальто винтовку, карты, а когда потихоньку выбрались за деревню, то вне себя от радости и волнения, не удержались, вытащили винтовку, зарядили полную обойму — и по лесу весело разнеслись выстрелы: это они прощались со старой жизнью и приветствовали новую. Эхо пролетело над лесом, испуганно раскричались сойки.

До места добрались еще засветло.

Перед ними простиралась большая поляна, Мило бывал тут и прежде. Но сейчас она стала совсем иной: партизаны, лошади, срубы, у самого леса костры. Когда стемнело, они подсели к огню. Поленья трещали, разлетались искры. Откуда-то доносилась песня. Из котла вкусно пахло.

Именно о такой жизни он и мечтал, потому-то и было ему не до сна. Свобода! Он теперь как Яношик![9] Отнимать у богатых, давать бедным. Вот это жизнь!

На темном небе сверкали звезды.

— Эй, новенький! Гамза или как там тебя? Ступай за мной!

— Ну, браток, это или очень хорошо, или очень плохо, — обронил рябой партизан, сидевший с ними у костра.

Мило, то и дело спотыкаясь, пошел вверх по склону за какой-то тенью. Они подошли к избушке, приоткрыли дверь — внутри светло, полно людей. Незнакомые лица.

— Вот он, тот, что карты принес, — подтолкнула его «тень».

Светловолосый великан смерил его взглядом.

Что-то сказал. Мило не понял его.

— Он спрашивает, — перевели ему, — откуда у тебя эти карты.

— Карты? Карты от брата. Из Братиславы. Он солдат, служит там при картографическом управлении. Привез их для вас. И винтовку.

— Молодец, — хлопнул его по плечу светловолосый. — Передай спасибо.

Ему пожал руку еще один, который только пробормотал что-то непонятное, а потом смуглый словак. Его-то, слава богу, Мило понял.

— Назад сам дойдешь, — сказал тот, что привел его сюда.

— Дойду, скажи только, кто эти люди?

— Первый? Величко.

— Величко?

— А что?

— Ну а второй?

— Это француз.

— Француз? Что, тут и французы есть?

— А почему бы нет?

— Ну а последний?

— Так ведь это Жингор. Ну иди, ты ж, наверно, слышал: много будешь знать — скоро состаришься.

У парня голова пошла кругом. Он примчался к костру и на радостях перепрыгнул через него.

— Как Яношик, — воскликнул он счастливо.

— Прыгай, прыгай, — засмеялся рябой, — завтра Грушка покажет тебе Яношика!

Мило рассказал, что и как.

— Ишь, высоко ты залетел! — воскликнул рябой. — Знаешь, кто такой Величко? Он здесь главнее всех. Главнее нет. Он командует всем и всеми. Он недавно спрыгнул с парашютом. Их было одиннадцать. Вместо Турца их сбросили в Липтове. И знаешь как? Комиссара на звонницу костела, разведчик приземлился на крыше, а медсестра угодила в ручей. А когда потом стали над ними подшучивать, Величко махнул рукой и знаешь что сказал? Если, мол, другие могут приземляться в Сляче перед гостиницей «Гранд», почему нам нельзя на костел? Хорош, а?

— Ну а француз?

— Француз, чтоб его, язык сломаешь, да не запомнишь, как зовут, — пытался вспомнить рябой, — он, представляешь, сбежал из немецкого лагеря, говорят, лег в ящик, ящик заколотили, так и вынесли за ворота, а потом он сразу и удрал. Вот это мужик, а?

— Но ведь он там был не один! Он еще с кем-то говорил по-ихнему!

— Ну да. Их несколько человек пришло. И каждый день приходят новые.

— Из Франции?

— Малец! Подумай, прежде чем говорить. Из какой Франции? Францию-то ведь уже освободили. Из Венгрии идут, из Венгрии. Это пленные. Из лагерей бегут. Их переводят через границу и везут на поезде до Мартина. А там прямо к Фриммелу.

— К леснику?

— Ну да. У него их приводят в порядок — и к нам.

— А как вы с ними разговариваете? По-ихнему?

— Откуда нам знать по-французски? На пальцах объясняемся, — прыснул рябой. — Со смеху лопнешь. Но когда очень приспичит, есть тут один профессор с ними, Ершов его зовут, так вот он говорит по-ихнему, и по-нашему, как по-русски. Да сам увидишь.