Логово зверя - [40]

«Солнце» метнуло на него косой взгляд и, вновь переключившись на несчастного Лёшу, продолжило свою мысль:

– У меня таких, как ты, пруд пруди. Достаточно мне только поманить, пальцами щёлкнуть – и сбегутся гуртом, на задних лапках, готовые служить мне верой и правдой. Я одним своим словом, одним взглядом могу осчастливить человека, возвысить, вознести до небес. А могу, если пожелаю, уничтожить, смешать с грязью, раздавить, как таракана. Понимаешь ты это, голова садовая?

Опытный и ушлый Лёша, уловив своим сверхъестественным чутьём, что гнев начальника начинает понемногу остывать, усиленно закивал и, отважившись наконец взглянуть ему в лицо, пролепетал с покаянным и умоляющим видом:

– Да, конечно… понимаю, шеф… Вы правы, как всегда… Кругом я виноват… нет мне прощения…

Иван Саныч посмотрел на него сверху вниз смягчившимся, уже не метавшим молнии взглядом и снисходительно усмехнулся.

– Ну, так уж и быть, прощаю на этот раз. Отходчивый я. А вы пользуетесь этим и чёрт-те что творите… Но запомни, Лёха, если ещё хоть раз повторится такое, – его глаза вновь на мгновение вспыхнули холодным, стальным блеском, а тон стал твёрдым и жёстким, – пеняй на себя. Ты меня знаешь: я могу миловать, но умею и казнить! Многие имели возможность убедиться в этом…

– Что вы, что вы, шеф! – зачастил Лёша, смиренно заглядывая в грозные хозяйские очи масляным, увлажнившимся взором. – Я всё понимаю. Мне два раза повторять не нужно… Я исправлю свою оплошность. В лепёшку расшибусь, чтобы угодить вам. Чтобы вы были мною довольны… Мне так жаль, я так раскаиваюсь, что напортачил тут сегодня…

Иван Саныч опять ухмыльнулся и потрепал верного слугу за ухо, от чего тот просиял и аж глаза зажмурил от удовольствия, точно нашкодивший кот, которого, посердившись, приласкал подобревший хозяин.

– Ты не жалься мне тут и не кайся, а дело делай. Гони давай сюда этих бандерлогов – я хочу посмотреть, как они работают. И поживее! Мне некогда ждать, куча дел ещё есть…

Лёше не нужно было повторять дважды. Шеф ещё не договорил, а его уже и след простыл: он стремглав, не чуя под собой ног, понёсся исполнять распоряжение.

Иван Саныч, лицо которого постепенно приняло обычный здоровый, румяный окрас, широко, во весь рот улыбнулся и, полуобернувшись к своим сопровождающим, веско произнёс:

– Вот так вот, уважаемые, и руководим научной деятельностью. А что делать? Другого языка эта публика не понимает. Такой это народ! Привык к кнуту… Хотя и пряник иногда нужен, как же без этого?

Лица присутствующих немедленно, как по команде, также расплылись в угодливых, подобострастных улыбках, а головы усиленно закивали, так, чтобы у шефа, не дай бог, не возникло подозрения, что кто-то не согласен с ним. Исключение составлял лишь Рыгорыч, стоявший с недовольным и пасмурным видом и даже не пытавшийся изобразить радость и удовольствие в связи с приездом «главного» и согласие с его тезисами. Видимо, он был здесь единственный, кому по какой-то неведомой причине было дозволено быть самим собой и выказывать своё истинное отношение к происходящему.

Но его отношение, по-видимому, совершенно не интересовало Ивана Саныча. Он лишь мимоходом, безразлично скользнул по угрюмой физиономии Рыгорыча, словно того и не было, и, чуть нахмурясь, бросил взгляд по сторонам.

– Ну, где там этот бездельник? Долго мне ждать?

Долго ждать не пришлось. Лёша, прекрасно зная, что его шеф, как и любой уважающий себя начальник, любит, чтобы его распоряжения выполнялись молниеносно и крайне болезненно реагирует на малейшее промедление со стороны подчинённых, действовал с поразительной энергией и сноровкой. С помощью нескольких своих подручных (и по совместительству собутыльников) он за считанные минуты переловил почти всех практикантов, которые по своей студенческой беспечности и легкомыслию не удосужились укрыться как следует и слонялись мелкими группками неподалёку, часто в пределах видимости, в результате чего быстро и без особого труда были блокированы и схвачены ретивым Лёшей, которому страх перед грозным руководителем придал ещё большей резвости, и его верными соратниками. Избежать пленения удалось лишь самым предусмотрительным, вовремя принявшим меры предосторожности и скрывшимся в бесчисленных окрестных зарослях, где их не смогла бы отыскать даже самая опытная и чуткая ищейка.

Пойманные же, унылые, понурые, расстроенные, были, как стадо баранов, с окриками и понуканиями загнаны в яму и, вооружившись копательными принадлежностями, присоединились к Владику и его напарнику, всё это время ударно, не разгибаясь и обливаясь потом, трудившимся на глазах у самого Ивана Саныча, который, правда, вряд ли обратил внимание на их титанические усилия. Но для Владика и его безвестного старательного друга это, очевидно, было не так уж и важно: их грела, утешала и вдохновляла, наполняя гордостью и умилением, одна лишь мысль, что они работают пред очами великого, блистательного, несравненного Ивана Саныча!

Тот между тем, наблюдая, как раскоп наполняется людьми, вяло, явно без всякой охоты принимавшимися за работу, вновь ощутил угасшую было ярость. Лицо его опять покраснело и разбухло, глаза округлились и засверкали, и, найдя новый объект для своего гнева, он заорал что было мочи, явно играя (как обычно, впрочем) на публику: