Логово зверя - [41]

– Ах вы паразиты, лодыри, лежебоки! Вы совсем, я смотрю, охренели. Вконец обленились и разложились тут. Вы только баб умеете трахать, а потрудиться на благо Родины никто не хочет. Что, страх потеряли?.. Так я покажу вам щас мать Кузьмы! Я научу вас работать! Вы у меня тут с рассвета дотемна пахать будете, жить будете в этом сраном раскопе. Час на обед и отдых – и снова вкалывать. И так каждый день, до конца практики. Чтоб до кровавого пота!.. А ты проследишь, – он упёрся в Лёшу пылающим взором, от которого тот снова весь съёжился и затрепетал. – Головой своей отвечаешь, ясно тебе?.. Учти, Лёха, ещё один прокол – и вылетишь отсюда, как пробка. Не посмотрю на все твои прошлые заслуги и верную службу. За безалаберность, лень и наплевательское отношение к делу буду карать беспощадно, по всей строгости…

Тут его негодующая речь прервалась, и он, ещё больше побагровев и выпучив глаза, вдруг зашёлся долгим натужным кашлем, сотрясшим всё его крупное, полнокровное тело. Несколько раз кашель утихал было, и Иван Саныч пытался продолжить говорить, но вновь начинал задыхаться и хрипеть, размахивая руками и сердито притопывая ногой.

Окружающие реагировали на это по-разному. Люди из свиты – с показным сочувствием и беспокойством, едва скрывая так и рвавшиеся наружу усмешки. Студенты, силком загнанные в яму и вынужденные интенсивно, в грязи и в поту, работать на солнцепёке, – с нескрываемым злорадством и издёвкой, исподволь ухмыляясь и понимающе перемигиваясь между собой. Юра вообще был равнодушен к происходящему, глядя на всё это глазами стороннего наблюдателя, силою обстоятельств оказавшегося свидетелем чужих разборок, совершенно его не касавшихся и вызывавших у него в лучшем случае праздное любопытство. И только Лёша и Владик со своим другом не спускали с шефа тревожных, соболезнующих, преданных взглядов, готовые в любой момент, по первому требованию броситься ему на помощь, в случае если бы таковая оказалась необходимой.

Но, к счастью, она не понадобилась. Всё обошлось. Иван Саныч наконец прокашлялся и, обведя кругом себя затуманенными, слезящимися, будто невидящими глазами, с натугой прохрипел:

– Лёша!

Лёша тут как тут – прямая спина, руки по швам, внимательный, ничего не упускающий, искательный взгляд.

– Слушаю, шеф!

– Устал я сегодня, вымотался, – проговорил Иван Саныч слабым, прерывающимся голосом, покачивая головой и тяжко отдуваясь. – Всё дела, дела… ни минуты покоя… Служу Родине, не жалея сил… А тут ещё жара эта, чёрт бы её побрал… Дышать невозможно… И ты ещё ко всему прочему расстроил меня! Относишься к своим обязанностям халатно, работаешь спустя рукава, абы как…

– Простите, шеф… – пискнул было Лёша с сокрушённым видом, виновато понурив голову.

Но хозяин резко оборвал его:

– Заткнись и слушай меня, когда я говорю! Повторяю: работаешь из рук вон плохо! Распустился ты, Лёха, расслабился. Привык к моей доброте да ласке, вот и обнаглел. Вообразил, что тебе всё позволено, что можешь жить, как хочешь, что ты царь горы… А вот и ошибаешься, дружок: царь горы – это я! И без меня, без моей милости и поддержки ты – никто, пустое место, зеро. И нихрена ты не можешь и не смеешь без моего позволения. И я, если только захочу, в любой момент, одним своим словом, одним жестом могу уничтожить тебя, стереть в порошок, снова превратить тебя в то ничтожество, каким ты был когда-то…

– Не надо, шеф, – проскулил Лёша, весь согнувшись, сжавшись, уронив голову ещё ниже и всей своей хилой, согбенной фигуркой являя как бы воплощённое сожаление и раскаяние.

И Иван Саныч, то ли действительно смилостивился, глядя на это скорчившееся у его ног жалкое подобие человека, то ли просто утомился и спешил убраться отсюда поскорее, не стал продолжать свои укоры, слегка усмехнулся и снисходительно бросил с высоты своего величия:

– Ладно уж, прощаю. Добрый я сегодня… Но в другой раз берегись, – тут же оговорился он, покрутив у Лёшиного носа толстым волосатым пальцем, унизанным массивным золотым перстнем с блестящим, прозрачным как слеза камушком. – Моё терпение не безгранично, и не советую тебе испытывать его. Ещё хоть раз замечу за тобой что-то подобное – башку оторву! Ты меня знаешь, я шутить не люблю и слов на ветер не бросаю, в отличие от некоторых…

Лёша, с просиявшим лицом и радостно вспыхнувшим взглядом, закивал головой так активно, что казалось, она сейчас отвалится.

Иван Саныч снова метнул взгляд по сторонам и тут вдруг впервые обратил внимание на Юру, стоявшего неподалёку и со смешанным чувством любопытства и отвращения следившего за разыгравшейся у него на глазах сценой.

Шеф, окинув его фигуру с головы до ног, нахмурился и перевёл вопросительный взор на Лёшу.

– А это ещё что за молодец? Почему не в раскопе? Стоит руки в брюки…

– Это не наш, – поспешил объяснить Лёша. – Так, приблудный. Прибились тут двое каких-то на днях. Сам не знаю, кто такие.

– Так надо выяснить, – сказал Иван Саныч, не спуская с Юры колючего, подозрительного взгляда. – Вот, получается, ещё одна недоработка у тебя: ошивается в лагере хрен знает кто, шантрапа всякая, чужаки. А ты даже не удосужился выяснить, кто это такие. А вдруг это чёрные копатели! Ты же знаешь, это мои злейшие враги. Я всё делаю для того, чтобы извести это проклятое племя… Ох, Лёха, Лёха, расстроил ты меня сегодня! – помотал шеф головой, укоряющее глядя на своего подчинённого. – В таком хорошем настроении ехал я сюда, ждал, что ты порадуешь меня. А уезжать вот приходится… Короче, недоволен я тобой, очень недоволен. Я тебя предупредил, а ты делай выводы. Иначе придётся принимать меры. Крутые меры!..