Логово горностаев. Принудительное поселение - [15]

— Но разве им уже не занимается Де Леонибус?

Прокурор резким жестом прервал Балестрини. Потихоньку оглянулся вокруг. Никого, разумеется, рядом не было, но он просто хотел подчеркнуть особую конфиденциальность беседы.

— Балестри, ты же знаешь, каковы мои отношения с вами, ближайшими помощниками. Не в моих принципах править сильной рукой. Да между нами говоря, это вряд ли и имело бы смысл. Но все-таки, когда чиновник прямо заявляет мне о том, что он, мол, не в состоянии… Ну, в общем, что он не может…

— Не может?

— Ну, как бы то ни было, не чувствует себя в силах. Понимаешь? Раньше в таких случаях обычно заболевали. Стоило только вызвать подчиненного на минутку к себе в кабинет — и готово дело: человек на месяц укладывался в постель. Де Леонибус вел себя более откровенно. У него ведь тоже семья, и каждый из нас…

Все это было вполне понятно. На такие темы в судебном городке[13] говорить было не принято. Опасность грозила в первую очередь судьям, выносящим приговоры террористам, а не помощникам прокурора. Однако все судейские жили в атмосфере, отравленной страхом, тревогой, неуверенностью, от которой некуда было деться. Иногда шепотом, на ушко называли чье-то имя и фамилию, но никогда прямо и открыто не осуждали даже самого нерешительного коллегу.

Но Балестрини волновало другое — почему Де Леонибус ничего ему не сказал, даже не намекнул.

— Понимаю.

— Но только если у тебя лежит душа к этому делу. Потому что я — ты же хорошо меня знаешь — не намерен ни на кого давить, ни-на-ко-го.

Балестрини кивнул. Он знал, что старик действительно никогда ни на кого не давил. Его любимым методом были «дружеские контакты».

— Беда только в том, что у меня уйма работы, — улыбнулся Балестрини. — И мне даже иногда кажется — поймите мои слова правильно, я вовсе не хочу жаловаться, — что в последнее время, словно в наказание, слишком много всего наваливают.

— Это ерунда! Главное, чтобы ты согласился. Расследование затянется надолго, уж поверь моему опыту. Но мы во что бы то ни стало должны довести дело до суда… Я на тебя рассчитываю… но опять-таки при условии, если ты не против.

— Все ждут виновника торжества, — прохрипел, заглядывая в дверь, какой-то глубокий старик, и хозяин дома поспешно поднялся.

— Уже пора резать торт?

— Еще нет, но ведь без тебя…

— Сейчас идем.

Судя по оживлению, царившему в гостиной, веселье было в разгаре. Комната, служившая буфетной, была переполнена, гости, сначала державшиеся несколько натянуто, теперь чувствовали себя более раскованно, на лицах играли улыбки. Раздались отдельные хлопки.

— Ждем речи, ждем речи! — нестройным хором потребовали подвыпившие гости.

Балестрини увидел Ренату и Вивиану — они беседовали в уголке, у открытой двери на балкон. Поискав взглядом Витторио Де Леонибуса, он почувствовал, как кто-то коснулся его руки. Это был Джиджи Якопетти, рядом с ним стоял адвокат Вальери. Пристально глядя на Балестрини, Якопетти спросил:

— Куда это ты запропастился?

— Выходил поговорить по телефону. Приветствую вас, дорогой адвокат.

— Добрый вечер, Балестрини. Как поживаете?

— Неважно.

Они пошутили по поводу ораторских способностей виновника торжества. Начав с извинений «за несколько хриплый из-за разыгравшейся простуды голос», прокурор принялся разглагольствовать о том, что из-за пошатнувшегося здоровья ему, возможно, раньше времени придется подать в отставку; в ответ раздался хор огорченных голосов, не допускающих такой возможности. Тут из бутылок с шампанским с треском вылетели пробки, и раздались аплодисменты.

— Вот уже двадцать лет я слушаю его жалобы, а он все живехонек, — заметил изысканно одетый господин с бородкой, обращаясь к своей соседке, и с усмешкой посмотрел на троих судейских, ожидая одобрения, которого, однако, не последовало. Только адвокат Вальери чуть смущенно улыбнулся. Он напоминал одного из персонажей Мордилло[14], хотя и не выглядел столь комично.

Возможность поговорить представилась только около одиннадцати, когда дуэт пожилых гитаристов во фраках начал развлекать присутствующих традиционными народными римскими мелодиями, а официанты стали разносить прохладительные напитки.

— Послушай, извини, мне нужно тебя кое о чем спросить, — сказал Балестрини, увлекая коллегу в сумрачный уголок большого балкона. Де Леонибус уже подвыпил и поэтому был как никогда любвеобилен. Он попытался обнять Балестрини, а когда это не удалось, крепко взял его под руку.

— Ну, конечно. Слушаю тебя.

Балестрини почувствовал, что, только сразу все выложив, он сумеет скрыть свое возрастающее замешательство. Он решил принять шутливый тон.

— Шеф попросил меня заняться делом Буонафортуны, поскольку ты, видите ли, пожелал умыть руки. Ну ты настоящий Иуда! Хоть предупредил бы меня заранее, тогда и я сумел бы отвертеться.

Де Леонибус попался на удочку и заговорщически толкнул его локтем.

— Значит, ты согласился? Ну что ж, тем хуже для тебя. Что до меня, то я не желаю даже слышать об этом деле. Никто не имеет права заставить меня заниматься им насильно.

— Ну, это ты уж слишком. Да и чего ты, в сущности, так боишься?

Витторио Де Леонибус ростом был под два метра и весил соответственно. Он по-медвежьи сжал Балестрини, но на лице у него появилось настороженное выражение.