Литва - [16]

—  Князю наследник нужен, а у меня только дочери...

—  Так ведь есть у него, вроде...

—  Старшие не в счет. Кто они мне? Да и устроены уже все, еще Гедимином. У каждого на Подолии удел, и немалый. А надо мне! Вот и посоветуй, что делать? Ты видел много, знаешь до черта (я крещусь, а она рукой машет  — не прибедняйся, мол, знаю!).

Я хоть и не пил в тот день ни глотка, а сразу хмелен стал. Ладно, думаю,  — женщина, она и в княгинях женщина, каково же ей, если мужика и день, и месяц, и больше нет, а появится, так только обслюнявит по пьяни, да и уснет, ничего толком не сделав. Надо ей помочь! Может, и змейство ее на убыль пойдет? И то глянуть, хоть и неказиста, да ведь по крайности молода. И горяча, наверное,  — ух!  — худые, они все горячи, стервы, так что и обжечься не грех.

И брякаю ей сразу, что быстренько на ум пришло:

—  В отце дело, княгиня, в отце, тут ничего не поделаешь...  — и смотрю на нее бесстыже, а она на меня, и без всякого смущения. А я ей:

—  ...коли уж наследник нужен, то... отца подходящего...

—  Неужто так только?

—  Может, и по-иному как, но я больше не знаю. Тогда другого советчика ищи.

—  Ладно, советчик...  — и смотрит на меня змеиным своим взглядом, так что все мое мужское естество дыбом,  — а как другой-то раз не ошибиться? А то ведь... и опять дочь? А?  — и смотрит, а я, главное, никуда глаз отвести не могу, как кролик, ей-Богу, и вдруг хлоп не думамши:  — У меня двое было, и оба мальчишки.  — А сам думаю: ну, пропал!

—  А где они?

—  Сгорели в Плескове. С матерью вместе...

—  Сгорели?! В пожаре?

—  Не в пожаре. От немцев не успели в стены убежать, в посаде спрятались, да неудачно... Посад весь сгорел, ну и...

Вижу, потеплели глаза, и даже что-то женское, вроде, в них появилось.

—  Неужто ради меня святостью своей поступишься?

Какая там святость? У меня ком в горле, не от нее  — детишек вспомнил, ну, я только и мог в ту минуту, что рот открывать. А она заулыбалась:

—  Ведь для этого преданности князю мало. Совсем наоборот даже. Ха-ха! И меня любить надо, а я ведь не красавица. Не так ли?

Ну, тут уж я все сообразил  — и как Бог на душу положит:

—  Для меня, княгиня, краше тебя нет на свете! Молюсь! Давно молюсь на красоту твою, на ум твой великий, молюсь и мечтать не смею!  — кинулся на колени, ноги ей обнял и там то ли платье, то ли башмак целовать кинулся, обнял ей колени, держу, а у самого мурашки по телу, думаю: не может быть, чтобы за это башку снесла, ну  — выгонит, ну  — плетей всыпет, так мне же на руку  — уберусь по-тихому, и привет! Вдруг чувствую  — гладит меня по макушке легонько так, и  — ничего! Так стоять глупо. Вскочить? Только не перед ней! Поднимаю тихонько голову  — может взгрустнула, пожалела? Нет. Смотрит хоть и ласково, но без тени слез и слабости.

—  Значит любишь меня?

—  Люблю!

—  И все для меня сделаешь?

—  Все, княгиня, даже...  — тут я язык-то прикусил, а она:

—  Что  — даже?

—  Что прикажешь!

—  А я могу приказать «даже»?

—  Ну так ведь наследника ж надо, нешуточное ж дело!

Тут она так презрительно рассмеялась, что у меня щеку потянуло от злости. Но молчу, жду.

—  Ты не монах,  — говорит,  — плоть свою умерщвлять не собираешься. Но любовь твоя тронула меня,  — и опять по голове гладит, и ближе ко мне, ближе... Схватил я ее руку, к губам, а лапами за талию, ниже. Она ничего! Зарылся я пастью у нее возле пояса, а она руки  — мне на голову, и позволяла себя лапать какое-то время, ну а когда слишком уже низко полез, она так хвать меня за уши, башку от себя отодвинула  — и в глаза мне своими змеиными глазищами:

—  Смотри! Я много потребую!

—  Готов, княгиня, готов на все, все сделаю!

—  А сын роится  — твой сын! И для него тоже постараться много придется!

—  Да как для своего-то не постараться!  — Я ничего еще не заподозрил.

—  Значит, сделаешь наследника?

—  Воля твоя, хоть пятерых!

—  А Кориат узнает?!

—  Христос-спаситель!

—  Ведь он меня за это... за ноги к двум лошадям привяжет.

—  Не привяжет.

—  Значит, разболтаешь!  — и так на меня, дурака, посмотрела, что я себя покойником почувствовал. Вывернуться попытался:

—  Княгиня! Да ведь он меня первого привяжет! Усмехнулась:

— Пожалуй...

Я уж ее к себе потянул, думаю, пора начинать наследника делать, вдруг она меня отталкивает, откуда-то крест у нее в руках:

—  Клянись, что все исполнишь, что я тебе прикажу, чтобы наследником стал мой сын!

— Клянусь!

—  Целуй крест святой!

Я поцеловал, и тут до меня доходить стало, что, кроме наследника, еще придется что-то делать. Но что? А, ладно, не важно, сделаю! А она улыбается:

—  Да ты в Бога-то веруешь, шатун-медведь?

Я вытаращился на нее, молчу. А она повернулась, подошла к стене, дверцу какую-то маленькую отворила и оглянулась так, сам понимаешь... Кинулся я за ней, там чулан, барахло всякое навалено и скамья стоит, широкая такая... Скажу тебе, воевода, за всю свою жизнь (тридцать восьмой году живу на свете и знавал баб много) такой дьявола-женщины я не видывал! Как это Кориат ее не оценил  — ума не приложу, ведь он насчет баб силен.

«Это, пожалуй, я понимаю»...  — Бобер вспомнил свою Машу, вздохнул.

—  ...Что я вначале ни делал  — не дается, и все! Вьется как змея в руках, ухмыляется и ускользает, ухмыляется и ускользает... Я, стыдно признаться, впервые заряд свой до нее не донес, опростоволосился, так она меня распалила. Но пока она ослабла и до себя наконец допустила, я уж опять был как жеребец...