Литературный архипелаг - [88]

На это я ответил Ольге Дмитриевне, что, как ее способные ученики, которые описывали предмет на столе, я понимаю, что люди, и в частности, Алексей Александрович Чебышев, чрезвычайно разносторонни. Например, кончая доклад или выступление, Алексей Александрович никогда не забывал сказать, что посвящает свое выступление памяти покойной жены, Марии Яковлевны. Этого никто не делал, кроме него. А вот что сам Чебышев рассказывал мне: «Вы знаете, что люди думают всегда, что евреи самый хитрый народ. А на самом деле — это самый простодушный народ в мире». И он рассказал мне историю, как еврейский характер может представиться человеку с проницательным умом. Алексей Александрович был преподавателем математики не только мужской, но и женской гимназии в Царском. Была у него в третьем или четвертом классе ученица, еврейка, которой в конце учебного года пришлось поставить двойку по математике, что означало необходимость переэкзаменовки. Ее отец, которого он не знал, подстерег Чебышева, когда он прогуливался в большом царскосельском парке, вышел ему навстречу, поклонился и сказал: «Простите, можно вас задержать на одну минутку? Я отец вашей ученицы, которой предстоит переэкзаменовка, по профессии — военный портной. Дочь у меня одна и очень слаба здоровьем. Если она отстала, то это только потому, что была больна, но она по ночам занималась, стараясь догнать класс. Сделайте милость, поставьте ей тройку, тогда не нужна будет переэкзаменовка. Она успокоится, и даю вам честное слово, что она догонит класс». — «Хорошо, это вполне резонно, я переправлю ей двойку на тройку». «Подумайте только, — заключил Алексей Александрович, — какое нужно иметь простодушие для такого поступка! Обращается к преподавателю, рассчитывая на его понимание и доброе сердце! Вот это что!»

«Дорогая Ольга Дмитриевна, а вы не думаете, что вернетесь в церковь?» — спросил я ее. «Нет, в церковь я не могу вернуться, потому что в ней есть противоречие, связанное с верой в чудотворное преображение Матери, не совпадающее с фактами. Я думаю, что мы с вами одной веры. Вы тоже так думаете. Одно вам скажу. Когда я буду у Алексея Максимовича, я прямо выскажу ему, что не верю в его симпатии к большевизму, которыми он хочет заполнить пустоту, какой-то „пустырь“ в своей душе. У меня в романе о декабристах „Одеты камнем“ один из героев так говорит: у него душа — пустырь. Я даже думаю, что у всех людей в наше время в душе — пустырь. Но не у всех женщин, потому что женщина — мать! Мать этого не ощущает. Если бы женщины имели возможность проявить себя вполне, они бы смогли спасти род человеческий». — «Вы слишком далеко заходите. И вы надеетесь, что сумеете продолжать борьбу за матриархат в Советской России?» — «Да, я хочу попробовать». — «Ну и чудесно. Если вы ничего не имеете против, скажу вам: да благословит вас Господь!»

Кроме Чебышева-Дмитриева Ольга Дмитриевна рассказала о разных других находящихся «на окраине», например, о докторе Шапиро[641]. У него была странная идея, что Бога пока еще нет, есть покуда только дьявол. Бог есть эволюционирующий дьявол. Все в природе совершается чрезвычайно медленно, поэтому дьявол в постепенном своем развитии доберется до Бога. Встретившись с Шапиро как-то, Ольга Дмитриевна долго спорила с ним. В конце концов сговорились на том, что если Бога еще нет, то он все-таки будет для Шапиро в какой-то точке своего развития. Ведь различие-то только в терминологии. Кончилось тем, что они крепко пожали друг другу руки в честь будущего Бога. Я спросил Ольгу Дмитриевну, относится ли она к большевистской России так же, как Шапиро к дьяволу, развивающемуся в Бога? Верит ли в будущую свободу творчества, будущий расцвет культуры, в будущее восстановленное первородство? «Я остановилась в Берлине, чтобы подвести итоги нашим общим впечатлениям того времени. Я должна определить, что общего может быть у меня с Алексеем Максимовичем. Но я прошу вас, сохраните покуда все это в тайне. Я бы хотела короновать Алексея Максимовича на литературное царство и объяснить ему, что сделать это может только женщина-мать, которая относится к будущему, как если бы оно уже было у нее в руках. Если Горький понимает, что он является только орудием других, если он не стремится к власти и не одержим дьявольским честолюбием, а будет действовать во имя будущего, во имя свободы, тогда я готова благословить его». Таков был план Ольги Дмитриевны. Она понимала, что Алексей Максимович Горький играет роль собирателя российской культуры. Этого не понимали ни Блок, ни Белый, ни Разумник Васильевич. Ольга Дмитриевна считала эту мысль своим открытием. Я спросил ее, как она полагает убедить Горького в пользу идеи матриархата? «Да без этого и приступиться невозможно. Надо иметь какие-то права, чтобы обличать Алексея Максимовича или его поучать. Вот эти-то права я и беру на себя — права матери. Я еду на Капри, чтобы сказать Горькому, что хоть я и моложе его, но приехала к нему как родная мать». Она уехала в Париж, мы расстались. Ольга Дмитриевна, как это можно и должно было предвидеть, разочаровалась в русских эмигрантах и русской эмиграции