Литературные портреты: В поисках прекрасного - [214]

«Боги приговорили Сизифа беспрестанно поднимать на вершину горы огромный камень, откуда он скатывался назад под действием своей тяжести. Они здраво рассудили, что нет наказания более ужасного, чем бесполезная работа, которой не будет конца». Этот миф является прообразом жизни человека. Что делаем мы на этой земле, если не «работу, бессмысленную и бесконечную»? Чему человек посвящает свою короткую единственную жизнь? «Подъем, трамвай, четыре часа в конторе или на фабрике, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон, и это понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота в одном и том же ритме…» Если нам удается с большим трудом поднять свой камень на вершину, тогда болезнь или война приведет к тому, что он скатится вниз, и в любом случае это кончится смертью, которая является финальным падением.

Если осознать немыслимый характер этой деятельности, бесполезность таких страданий, то открываешь абсурдность человеческого существования. Почему мы приговорены? Кем? За какое преступление? В этом мире, лишенном иллюзий, человек чувствует себя посторонним. Да, посторонним, потому что он не у себя дома. Эта Вселенная создана не для того, чтобы ответить на его желания или вознаградить его за усилия. Он брошен в нее лишь затем, чтобы осознать, что ничто в ней его не удовлетворяет. «Разрыв между человеком и его жизнью», между актером и декорацией – это, в сущности, чувство абсурда. «Абсурд рождается из этого противостояния между призывом человека и безрассудным молчанием мира». Логически рассуждая, это чувство должно было бы привести человека абсурда к самоубийству. Вот тема этого эссе. Может ли честный человек, не кривя душой, продолжать жить после того, как он осознал, что жизнь бессмысленна.

И однако самоубийства случаются редко. Следовательно, нет никакой связи между мнением, что человеку дана жизнь, и поступком, который он совершает, чтобы покончить с ней? Первый ответ – в привязанности человека к жизни есть что-то более сильное, чем философия. «Суждение тела стоит больше, чем суждение ума, и тело отступает перед уничтожением». Мы привыкли жить, прежде чем обрели привычку думать. В большинстве случаев разуму нужно ввести тело в заблуждение, чтобы добиться от него смертельного жеста. Нажать на спуск само по себе легко и лишь на вид безопасно. Когда тело понимает это, оно противится.

Есть еще увертка: надежда на другую жизнь, ту счастливую, которую еще надо бы заслужить (спасение христиан), или плутовство живущих не ради жизни как таковой, а ради какой-то великой идеи, которая превосходит жизнь, идеализирует ее, кажется, придает ей смысл и предает ее. Те, к примеру, которые говорят: «Да, моя жизнь не удалась, она абсурдна, но я борюсь за справедливость, однако придет день, когда справедливость восторжествует, и это придаст посмертный смысл моему действию». Плутовство, потому что смерть – это абсолют. Посмертная справедливость существует только для других. Однако все живут так, словно никто не знает, что ему придется умереть. «В смертельном свете этой участи проявляется бессмысленность. Никакая мораль, никакие усилия a priori[438] не могут быть обоснованы перед кровавой математикой, которая определяет наше существование». Плутовство еще и потому, что все человечество как один – это Сизиф. Если оно и поднимет камень своей свободы, то снова лишится ее, как только он низвергнется с вершины горы.

Чувство абсурда рождается, когда рушатся декорации, которые прячут от нас реальность. Большинство людей прожили долгую жизнь, не думая об этом. «Но однажды возникает вопрос „почему“, и все начинается в этой усталости, затененной удивлением». В то время как я пишу эти строки, тень Камю обязывает меня коснуться абсурдных стен, которые нас стискивают. Да, зачем писать? Зачем столько работать? Ведь через несколько лет, а может, уже завтра придется умереть? Ради славы? Но она сомнительна, и, если случайно она переживет меня, я об этом ничего не узнаю. Впрочем, очень скоро и то общество, которое может заинтересовать подобная писанина, исчезнет, а в один прекрасный день исчезнет и сама Земля. Тогда зачем? С раннего детства мы жили ради будущего: «Завтра – Позднее – С возрастом ты узнаешь». Завтра, всегда завтра, хотя завтра нас ждет смерть. И человек однажды замечает эту нелепость, замечает, что время – его главный враг. «И то возмущение тела, которое тогда охватывает его, – абсурд».

Абсурд не в человеке, не в мире. Он в их сосуществовании. И абсурд состоит в сопоставлении этой иррациональной вселенной, где атомы и электроны, справедливость и несправедливость, невинные и виновные крутятся наугад, цепляются друг за друга, как могут, и «этого утраченного желания ясности, призыв к которой звучит в самой глубине человека». Для человеческого разума понять означало бы привести мир к человеку, отметить его своей печатью, заставить жить своими мыслями. Итак, что мы понимаем? Ничего. Зачем эти звезды, эти деревья, эти горести? Зачем я? Не являюсь ли я посторонним самому себе. Слова Сократа «познай самого себя» стоят гораздо больше, чем «будь добродетельным» в наших исповедальнях? Бесплодные игры на бедственном положении.