Литературные первопроходцы Дальнего Востока - [40]

Будучи точным и честным, Владимир Арсеньев отмечал такие черты китайцев, как солидарность, гостеприимство, забота о путнике, трудолюбие… Их сравнение с русскими переселенцами часто оказывалось не в пользу последних. Ханшин – самопальную водку – китайцы пьют часто, но «допьяна не напиваются… В урочное время все на своих местах… Полную им противоположность представляют русские переселенцы». На соотечественников, обживающих Приморье, Арсеньев смотрел без розовых очков: «Больно… сознавать, что это русские люди!» Одни бежали «от солдатчины», другие «оказались наиболее беспокойным элементом у себя на родине». Это «недовольный кляузный народ, ленивый и постоянно на всех озлобленный, особенно на начальство… Вообще, на этих людей положиться нельзя. Они индифферентно относятся к проигранной кампании и к вопросам о будущем столкновении с Японией». А вот – об амурских русских: «Продав рыбу и окончив поставку дров, крестьяне закупают себе самое ограниченное количество муки, а на остальные деньги начинают кутить. Огульное непробудное пьянство продолжается в деревне до тех пор, пока не будут израсходованы все деньги… Вот почему экономическое благосостояние амурских крестьян очень незавидное. В нравственном отношении они стоят несравненно ниже крестьян-переселенцев, осевших в Южно-Уссурийском крае. Леность, разврат, пьянство – обычные явления не только среди взрослых, но даже и среди подростков».

Если к китайцам и японцам Владимир Арсеньев относился с недоверием и опаской, то его отношение к инородцам было трепетным и сочувственным. Он глубоко переживал по поводу разрушения их традиционного образа жизни, к чему приложили руку и китайцы, и русские: «Они принесли болезни, спирт и деньги, погубившие впоследствии так много людей». Показательно, что Арсеньев ставит болезни (прежде всего оспу), спирт и деньги в один ряд.

Об инородцах Владимир Арсеньев пишет: «Не они пришли к русским, а, наоборот, русские пришли к ним, захватили их земли…» Ещё: «Они младшие наши братья… Благодаря счастливому стечению обстоятельств мы опередили их – и только!» По словам Арсеньева, именно инородцы показали русским и нефтяные месторождения Сахалина, и золотые россыпи, и перевалы через Сихотэ-Алинь, и годные для заселения места. «Самый факт жизни этих людей где-то в глухой тайге, в тысячах километров от населённых пунктов – является несомненно полезным… Мириться с вымиранием инородцев значит мириться с вымиранием большей части населения Сибири». Арсеньев вспоминал колонизацию Америки, уничтожение «наиболее свободолюбивых, жизнеспособных и гордых» индейцев, которое «навсегда останется на совести европейцев», и заявлял: подобного не должно повториться. Вместе с тем современный ему опыт работы американского государства с индейцами Арсеньев приветствовал: «Ныне среди американских индейцев есть лица, кончившие университеты. Нигде в настоящее время инородческий вопрос не стоит так благоприятно, как у американцев! Нам остаётся только его скопировать». Учёный предлагал оградить инородцев от пьянства, организовать медицинскую помощь, отвести наделы для охоты и рыбалки: «Предоставим инородцам развиваться самим из рыболовов и охотников в огородники и земледельцы, помогая осторожно примерами и отнюдь их не насилуя».

Вред инородцам приносили не только болезни и спирт, но и бездумное «оевропеивание»: «Последнее время под давлением русской администрации инородцы стали жить в деревянных домах, отапливаемых железными печками… По моему мнению, это ужасное зло… Представьте себе человека, то сидящего около накалённого докрасна камина, то спящего в лесу зимою без огня». Коренные приморцы впервые узнали, что такое ревматизм, плеврит, воспаление лёгких. «Жилища инородцев должны находиться в полном соответствии со всем укладом их жизни. Русская изба… врывается диссонансом в их жизнь. Для того, чтобы инородцы могли безнаказанно жить в домах с печками, они в корне должны переменить всю свою жизнь с момента появления ребёнка на свет Божий до последнего вздоха при старости, – а это не так легко!» – доказывал Владимир Арсеньев. Одной из причин вымирания инородческого населения он называл подавленное состояние духа: «Всё, что было им дорого и свято, – их обычаи, шаманство, праздники, могилы отцов, – всё это подверглось осмеянию со стороны пришельцев. Я сам видел, когда крестьяне жгли гробницы инородцев». Арсеньев мог смотреть на происходящее глазами самого «дикаря», а не высокомерного европейца-миссионера, и даже выступать в защиту шаманизма: «Шаман камланил и преподавал советы… Нет сомнения, что некоторые нервные болезни излечивались гипнозом… Вера в шаманство если и не излечивала больных, то в значительной степени облегчала их страдания… Как только от инородцев стали отнимать шаманство, они… почувствовали пустоту, и в душе их произошёл раскол. Одно крещение, обращение в православие при оставшихся анимистическими мировоззрениях инородцев на природу есть те же домики с печами, вторгшиеся в уклад жизни первобытного охотника и зверолова».

Поначалу Владимир Арсеньев без опытного проводника чувствовал себя в тайге неуверенно, казался беспомощным, как доктор Ватсон без Шерлока Холмса. («Неужели понимай нету?» – мог бы, подобно Дерсу, поинтересоваться опытный следопыт Холмс у простодушного Ватсона; символичным кажется тот факт, что доктора Ватсона у Игоря Фёдоровича Масленникова и капитана Арсеньева у Акиры Куросавы сыграли родные братья – забайкальские уроженцы Виталий и Юрий Соломины.) После встречи с гольдом он радуется, словно ребёнок, вновь обретший отца: «Теперь я ничего не боялся. Мне не страшны были ни хунхузы, ни дикие звери, ни глубокий снег, ни наводнения. Со мной был Дерсу. С этими мыслями я крепко уснул».