Литературные герои на улицах Петербурга - [114]

Пять углов – одна из знаменитейших географических точек в Петербурге: образована еще в конце XVIII века пересечением Загородного проспекта с улицами Разъезжей, Троицкой (ныне – Рубинштейна) и Чернышевым переулком (ныне – улица Ломоносова). Если пойти по Разъезжей в сторону станции метро «Достоевская», то увидишь собор Владимирской иконы Божией Матери, построенный во второй половине XVIII века.

Кузнечный пер., 5

Станция метро носит имя Достоевского потому, что неподалеку отсюда, на углу Кузнечного переулка и Ямской улицы (ныне – ул. Достоевского), рядом со старинной церковью Владимирской иконы Божией Матери, находилась последняя петербургская квартира Ф. М. Достоевского (Кузнечный пер., 5), в которой писатель поселился с семьей в октябре 1878 года и прожил до дня своей смерти – 28 января 1881 года. Здесь написан его последний роман «Братья Карамазовы». Сейчас в квартире Достоевского работает музей.

* * *

В романе «Идиот» читатель попадает в гости к более состоятельным петербуржцам, они живут в аристократических кварталах. Генерал Епанчин владеет домом в районе Литейного проспекта, поблизости от собора Спаса Преображения. Епанчины занимают в нем одну квартиру, большая часть этого дома сдается внаем. Кроме того, Епанчиным принадлежит еще огромный дом на Садовой, приносящий «чрезвычайный доход».

Довелось герою Достоевского побывать и в Рождественской части, или «на Песках», – район, расположенный по левую руку от Старо-Невского проспекта, от Знаменской площади (ныне – пл. Восстания) до берега Невы. Первое название ей присвоили по церкви Рождества Христова, построенной здесь еще в XVIII веке по проекту архитектора П. Е. Егорова и располагавшейся на перекрестке 6-й Рождественской улицы (ныне – 6-я Советская) и Рождественского (ныне – Красноборского) переулка. Храм снесли в 1934 году. Второе название она получила из-за песчаных, не забранных в гранит, берегов Невы и большой песчаной гряды – отложений древнего моря, – которая проходила вдоль Лиговского проспекта и доходила до Суворовского проспекта, Невы и далее по Охте. Благодаря этим отложениям район Песков был высоко поднят над водой и никогда не затоплялся во время наводнений.

Когда-то на Песках снимала квартиру кавалерист-девица Надежда Дурова, приезжавшая в Петербург, чтобы договориться с Пушкиным о публикации ее записок в «Современнике». В своих воспоминаниях она, в частности, пишет: «Эта часть города считается слишком удаленною от всего, что манит любопытство и выманивает деньги, и потому квартиры здесь несравненно дешевле, нежели на Литейной, Миллионной или на которой-нибудь из набережных».

На Пески приходит князь Мышкин, чтобы проведать дельца Лебедева: «В одной из Рождественских улиц он скоро отыскал один небольшой деревянный дом. К удивлению его, этот домик оказался красивым на вид, чистеньким, содержащимся в большом порядке, с палисадником, в котором росли цветы…». Князь вошел в квартиру Лебедева: «В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенькой с некоторыми претензиями, то есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами под колпаком, с узеньким в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с потолка, посреди комнаты стоял сам господин Лебедев, спиной к входившему князю, в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия себя в грудь, горько ораторствовал на какую-то тему». Так Достоевский несколькими штрихами нарисовал для нас облик типичных обитателей Песков.

* * *

Когда в городе наступает лето, героя «Белых ночей» одолевает чувство одиночества. «С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, что меня, одинокого, все покидают и что все от меня отступаются. Оно, конечно, всякий вправе спросить: кто же эти все? потому что вот уже восемь лет, как я живу в Петербурге, и почти ни одного знакомства не умел завести. Но к чему мне знакомства? Мне и без того знаком весь Петербург; вот почему мне и показалось, что меня все покидают, когда весь Петербург поднялся и вдруг уехал на дачу. Мне страшно стало оставаться одному, и целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, что со мной делается. Пойду ли на Невский, пойду ли в сад, брожу ли по набережной – ни одного лица из тех, кого привык встречать в том же месте, в известный час целый год».

У героя дачи нет, нет и денег, чтобы снять ее, но он с увлечением изучает дачную географию по… лицам прохожих. «Мало того, я уже сделал такие успехи в своем новом, особенном роде открытий, что уже мог безошибочно, по одному виду, обозначить, на какой кто даче живет. Обитатели Каменного и Аптекарского островов или Петергофской дороги отличались изученным изяществом приемов, щегольскими летними костюмами и прекрасными экипажами, в которых они приехали в город. Жители Парголова и там, где подальше, с первого взгляда „внушали“ своим благоразумием и солидностью; посетитель Крестовского острова отличался невозмутимо-веселым видом. Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с возжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро, как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, – воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, всё поднялось и поехало, всё переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно: мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу. Я готов был уйти с каждым возом, уехать с каждым господином почтенной наружности, нанимавшим извозчика; но ни один, решительно никто не пригласил меня; словно забыли меня, словно я для них был и в самом деле чужой!»