Литературная Газета, 6629 (№ 05/2018) - [21]

В 1981 году мы провели первый фестиваль «Невские хоровые ассамблеи». Концерты шли под девизом «Пять веков русской хоровой музыки», а научно-практическая конференция соответствовала теме «Прошлое и настоящее русской хоровой музыки». Первые четыре концерта целиком были посвящены исполнению духовной музыки от древнерусских песнопений до сочинений XX века. Фестиваль не имел статуса всероссийского, а был лишь городским. Однако мы приняли делегации из 82 городов Советского Союза.

А уже в 1982 году после 54-летней паузы в зале Капеллы вновь прозвучала «Всенощная» Рахманинова.

– В этом контексте мы не можем здесь не вспомнить о Георгии Свиридове и Валерии Гаврилине, с которыми вам довелось работать.

– Свиридов и Гаврилин – это генеральная линия русской музыки, идущая от Глинки и Даргомыжского к Бородину, Балакиреву, Римскому-Корсакову, Мусоргскому и далее через Чайковского, Рахманинова, Танеева, Глазунова к Стравинскому, Прокофьеву, Шостаковичу и их современным наследникам. Эти титаны русской музыки живут во мне как часть меня самого.

С Валерием Гаврилиным мы были дружны со студенческих лет. Сыновья наши копошились в одном детском саду, и мы, помимо консерватории, по утрам нередко там собеседовали. Но прямое наше творческое взаимодействие сильно запоздало. Главные его работы, связанные с хором и оркестром, – «Военные письма», «Скоморохи», – нашли прекрасных эстрадных исполнителей, а «Перезвоны», предполагавшиеся для исполнения Капеллой, ушли в Москву к В.Н. Минину. Намечавшиеся новые сочинения, увы, не увидели света. В канун 60-летия Гаврилина мы с ним обсудили объёмную программу фестиваля, посвящённого его творчеству, определили сроки проведения, но осуществление замысла произошло уже в отсутствие Валерия. Конечно, с восстановлением в структуре Капеллы симфонического оркестра мы кое-что успели сделать, к радости композитора. В Большом зале филармонии были исполнены «Скоморохи» и музыка балета «Женитьба Бальзаминова». Однако главное его сочинение – «Пере­звоны» – прозвучало уже вслед уходу Гаврилина из жизни. И эта царапина на сердце кровоточит до сих пор.

Музыка Гаврилина будет всегда, пока жива Россия, ибо в ней собрана вся многовековая боль, все радости и слёзы, неурядицы и великие свершения, поругание святынь, иудины предательства, разорение и восстание из пепла, подобное Христову воскресению, и всё это пронизано любовью и целительной верой в подчас бесшабашный, доверчиво добрый, но в годины испытаний непостижимо стойкий и непреоборимый народ. Собственно, так же и у Свиридова. Неслучайно эти два имени часто произносят рядом.

Более трёх десятилетий мы непосредственно контактировали с Георгием Васильевичем Свиридовым. Совместные репетиции, концерты с присутствием автора, грамзаписи с его участием, специальные мои приезды в Москву, когда с утреннего приезда и до ночного отъезда мы в его квартире на Большой Грузинской работали, беседовали о самом разном, в основном о проблемах образования и культуры. Для меня, как и для всех, имевших возможность такого общения, это было существенным дополнением не только к музыкальному образованию, но и к урокам мировой истории, к пониманию поэтического слова, к определению нравственных критериев общественной жизни и многого другого, что относится к сокровенным сторонам подлинного искусства. Поражали острая память и колоссальная эрудиция Георгия Васильевича. Но более всего впечатляло его чувство слова, удивительно точное интонирование речи, выраженное скупыми нотными знаками. Когда-то, имея в виду живопись, художник Юон сказал: «Как мало нот, как много музыки». Но то же самое можно сказать и о Свиридове. Нот ни больше ни меньше, ровно столько, сколько необходимо, чтобы слово обрело живую силу и достигло внимающего ему сердца. Это в той же мере относится к музыке без слов, ибо мелодия – то же слово, та же живая речь. Ведь если отдельно издать тексты, использованные Свиридовым в своих сочинениях, составится малая антология лучшего из всей русской поэзии.

Такая наука легла в основу нашей работы в Капелле. Особенно это потребовалось в процессе подготовки и исполнения последнего сочинения Свиридова – «Песнопения и молитвы». Не было в нашей работе ничего особенно сложного в освоении нотного текста, но не было и ничего более сложного, чем интонирование веками отшлифованных священных слов. Почти непреодолимым препятствием стало «Покаяние блудного сына». Сам Георгий Васильевич в репетициях пытался достигнуть нужной выразительности, но – тщетно.

Но вот премьера. Зал переполнен. Свиридов в тёмных очках неподвижно сидит на привычном месте в партере у прохода. Ведущая объявляет последовательность песнопений. Зазвучали слова: «Слава, слава, слава… слава Отцу и Сыну», потом «Приидите, поклонимся»… В паузах между пьесами – звенящая тишина зала. Вот миновало «Покаяние блудного сына» и, наконец, в завершение – «Странное Рождество видевше». Хор умолк. В зале молчание. Затем редкие жиденькие хлопки. Неужели провал? Я поворачиваюсь в зал и вижу, как слушатели постепенно выходят из состояния глубокой чувственной сосредоточенности. Потом нарастающий шум прибоя, шквал аплодисментов, многочисленные выходы на поклон Свиридова. Уже там, в коридорчике за сценой, набитом людьми, желающими поздравить композитора, Георгий Васильевич, обняв меня за плечо и приложив ладонь к моему уху, произносит: «Я слушал эту музыку не как свою и понял, что написал её правильно». Такова была высшая похвала Свиридова себе.