Литературная Газета, 6621 (№ 46/2017) - [40]

С первых дней пребывания в Казани он мало находил здесь Востока. Иногда на улице попадались плоские девушки, покрытые платками. Опущенные глаза, обескровленные лица. Их, как мёртвых бабочек, несла позёмка на призыв муэдзина. Алжирец тоже пошёл на эти заунывные звуки, чтобы выйти к мечети, но отстал, заблудился и упёрся в тупик: гаражи, остовы машин, растущие на ветвях стаканы, жёлтые исписанные сугробы…

Автобус вынырнул из снегопада. На «Карла Маркса» в салоне стало чуть просторнее, но ненадолго. Уже лезли, подпинывая друг друга, тётки с рынка, увешанные сумками. И тут, отряхивая снег с сапожек, вбежала крашеная Джульетта в возрасте Дездемоны или чуть постарше. Короткая юбка из двенадцати лепестков кожаного мака разбудила мужчин. Мокрое пятно от снега, повыше колена, показалось загадочным. Она держала в руке пакет с апельсинами. Старушки задвинули девушку к алжирцу. Её ноги, в поисках опоры, тыкались слепыми коленками ему в мягкие ляжки. Несколько раз таджик давил на тормоза и тогда Джульетта, ойкая, хваталась за локоть алжирца. Он взмок. Ему казалось, что они стоят голые: чувствовал каждую её косточку. Портфель соскользнул с плеча и распластался у сапожек Джульетты. Потянувшись за ним, алжирец близко-близко увидел небольшой синяк под капроном, как след от смоковницы. Он машинально сунул руку в карман и стал перебирать финики чёток.

– Фу, чёрт! – встрепенулась девушка, наблюдая, как один за другим покидают порванный пакет большие апельсины. Переминающийся народ тут же принялся давить эти оранжевые шары. Салон заблагоухал ароматом алжирских садов. На первом сиденье даже перестали ругаться две стервозные тётки.

Когда Джульетта начала протискиваться из толпы, как из тесно завешенного гардероба, то алжирец, не понимая зачем, поплыл вслед за ней. Гармошка дверей сложилась, и они выскочили. Пока она оттирала о сугроб красный сапожок, он робко протянул ей обронённый апельсин…

Алжирец покорно плёлся рядом. У подземного перехода девушка остановилась и принялась чистить апельсин. Чуть не сломала перламутровый ноготь. Брызнул нетерпеливый сок. Корки бросала тут же под ноги. Хлопья облепляли алжирца. Джульетта протянула ему одну дольку.

Она уводила всё дальше и дальше. Наконец, толкнула полуживую дверь жёлтого барака. Тёмный подъезд, на ступенях журчал мужик, через которого пришлось перешагивать. Алжирец вошёл в узкий коридор, откуда Джульетта потянула его за рукав в комнатушку, похожую на немытый аквариум. Серый тюль на окне висел табачным дымом. На подоконнике даже кактус высох и окаменел. В консервной банке кисли бычки, на столе валялись голова воблы и чёрно-белые фотографии. Алжирец взял одну из них, на него зыркнула женщина, застёгнутая на все пуговицы. Она тыкала указкой в карту СССР.

На столе появились бутылка «Рябины на коньяке» и два фужера. Он поднял ладонь и нахмурил переносицу, но через минуту уже держал в руках липкий бокал. Губы кривились, но вот терпкие капли омочили язык, и горячая струйка потекла по горлу. Вскоре учительница навела указкой на алжирца и интересовалась: «Куллю тамам?» (Всё хорошо?).

Джульетта долго хохотала, когда он сказал, как будет по-арабски «спасибо, хорошо». И потом всё повторяла, искажая: «Шукран, ля бес! Ля бес!»

Несколько раз алжирец привычно лез в карман и принимался перебирать чётки, но вскоре карман оказался от него далеко – на спинке стула. В ягодицы стрельнула пружина, и в комнате повис грустный звук лопнувшей струны. Взглянув на сервант, в полировке которого отражалась кровать, он увидел только белое тело Джульетты, но его самого рядом с ней не было. Не было.

Она курила в постели, стряхивая пепел ему в ботинок, а он учил её арабскому: «Утро будет – «сабах», вечер – «масаа», а ночь – совсем нежно – «лейл».

– Налей мне ещё чуть-чуть! – ныла она.

– Чуть-чуть? Это «швайя-швайя».

– Да-да, швайя-швайя! – она отпила и поморщилась, – «брр! Гадость…»

– Хадост! – повторил, соглашаясь, он.

– А как будет «я тебя люблю»?

– Ана бэхэбэк энти!

Джульетта допила, немного помолчала и наконец хрипло спросила:

– А как по-вашему мани?

– Фулюс, – грустно ответил алжирец.

– Ты ведь мне оставишь немного своих «флюс», да?

…Он долго не мог попасть ногой в брючину. Грузно прыгал по комнате, чуть не сбил вазочку с веткой красных фонариков. Она наблюдала за ним, подперев белокурую головку. Пятитысячная купюра накрыла учительницу с указкой. Когда искал деньги, вытащил паспорт и карманный Коран в сафьяновом переплёте. Положил на клеёнку вместе с чётками, чтобы переложить в портфель.

Вдруг Джульетта, распахнув покрывало, поднялась с кровати. Нагая, она принялась напевать какой-то мотивчик и пританцовывать. Сделав по комнате круг, прижалась к алжирцу сзади, и игривой ручкой потянула денежку к себе. Замахала ею над головой, приговаривая: «Флюс! Флюс! Какой большой флюс!» Разлила остатки рябиновки по фужерам. Сказала: «Пей!» Он замотал головой. «Ну же!» – приказала Джульетта. Алжирец попятился, выставив вперёд ладонь. Она ухмыльнулась и небрежно чокнулась с нетронутым фужером. Бокал, как перезрелый тюльпан, опрокинулся. Алжирец вспыхнул, схватил Коран и принялся оттирать его краем арафатки…