Литературная Газета, 6438 (№ 45/2013) - [12]

Впрочем, что-то мешает читателю воспринимать всерьёз психологические дискурсы Ллойда. Убиенные дети являются отцу отнюдь не «мальчиками кровавыми в глазах», а счастливыми и повзрослевшими, живущими теперь в иных «измерениях». Чтобы мы смирились с этой историей, чтобы могли без отвращения читать все эти «письма из мёртвого дома», автору пришлось говорить о несчастных детях отрывочно, отстранённо. Под пером Мунро дети остались всего лишь картонными силуэтами, не обрели жизненных черт, потому-то их страшная гибель словно бы мелькнула на периферии сознания, не потрясла, в неё не веришь, как и в раскаяние монструозного папаши.

В «Детской игре» – характерном для Мунро повествовании о цене, которую приходится платить за трагические ошибки прошлого, слышатся отголоски «Измерений». Марлин и Чарлин, две подружки, проводящие время в летнем лагере на океане, оказываются способными на тайное убийство сверстницы. Странная девочка Верна (она из другого класса, куда ходят «особенные», с отклонениями в развитии, дети) питает к Марлин особую приязнь и привязанность, на которую «нормальная» Марлин отвечает сначала страхом, а затем ненавистью.

«Дети используют слово «ненавидеть» для обозначения самых различных вещей. Это может значить, что они испуганы. Не то чтобы они ощущали опасность быть атакованными – как я, к примеру, боялась каких-нибудь больших мальчиков на велосипедах, которым нравилось тебя подрезать с угрожающими криками, когда ты идёшь по тротуару. Это не физический ущерб, которого мы страшимся, – или чего я опасалась в случае Верны, – а скорее некая магия или тёмное намерение. Это то самое чувство, которое ты можешь испытывать, будучи ещё совсем юным, по отношению к тем или иным домочадцам, древесным стволам, или, пуще того, к заплесневелому чердаку или глубокому шкафу».

Мунро удаются «драмы взросления», истории обретения взрослого мира и расставания с невинностью. Об этом – со всеми подробностями и нюансами – в её другой, ранней книге «Истории девочек и женщин». А в «Детской игре» героини – каждая по-своему – горько расплачиваются за страшный детский поступок (они фактически утопили Верну, удерживая её под водой во время купания). Однако остаётся загадкой, что сделало двух славных подружек способными не просто на неприятие, но на физическое насилие, убийство ровесницы? Слышатся ли здесь отголоски Второй мировой войны («бомбовые налёты, битвы и тонущие корабли были постоянным, хотя и отдалённым, фоном наших жизней») или Великой депрессии? Мунро не даёт внятного объяснения. Ей скорее интересны внезапность, откровение.

Неожиданности ловят героев Мунро на жизненных перекрёстках, и вслед за ними она ломает, то убыстряя, то тормозя, темпоритм истории. Иногда эти перемены вызывают сомнения в их оправданности, создают впечатление провалов в повествовании.

«Титульная» история книги – это повесть о Софье Ковалевской – вернее, Ковалевски, как наша соотечественница называла себя в зарубежных публикациях. «Слишком много счастья» – предсмертные слова Софьи, которая умерла молодой в Стокгольме в 1891 году. Хроника последних дней Софьи превращается у Мунро в калейдоскопическое мельтешение лиц, событий, ландшафтов. История отношений Софьи с её первым супругом, Владимиром Ковалевским, который, разорившись, свёл счёты с жизнью, написана словно в спешке, стено­графическими отрывками.

«Он подождал ещё немного. Только лишь в апреле он обвязал пакет вокруг своей головы и надышался хлороформом. София в Париже отказалась от еды и не выходила из своей комнаты. Она сконцентрировала все свои мысли на отказе от еды, чтобы не чувствовать то, что она чувствовала. Она была накормлена насильно, наконец, и заснула. Она проснулась с чувством глубокого стыда от этого представления. Она попросила карандаш и бумагу, чтобы продолжить работу над задачей».

Невозможно отделаться от ощущения, что писательница конспектировала источники, копировала целые страницы воспоминаний, дневников, справочников. Но Софья Ковалевская у Мунро не обретает личностных черт, не оживает. «Частные дифференциальные уравнения», которым она посвятила свои долголетние научные усилия, остаются видимой загадкой как для автора, так и для читателя. («Иди, начертай пару формул», как высказался Штирлиц по аналогичному поводу.)

Критическое признание Элис Мунро – безусловная дань её стилистической прозрачности. Читать Мунро на редкость легко, даже если английский не твой родной язык. Удачны вкрапления поэтических текстов, придающих повествованию неожиданную тональность, как в рассказах «Лицо» и «Венлок Эдж».

К сожалению, Мунро подчёркнуто серьёзна во всём, что выходит из-под её пера. Ей не хватает само­иронии, тонкости, пристальной «чеховской» наблюдательности, которые стали бы дополнительными измерениями в её повествованиях. Типичное для современного североамериканского мейнстрима, творчество Мунро создаёт у читателя иллюзию художественной глубины и психологизма, которыми, как выходит на поверку, не обладает. Получается этакий Чехов из фастфуда. Остаётся надеяться, что ещё придёт время нобелевских лауреатов другого масштаба. Будем ждать.