Литературная Газета, 6417 (№ 22/2013) - [13]

По доброй традиции издания Российского национального стенда остаются в Варшаве. Они будут переданы Посольству РФ в Республике Польша и Центру международного культурного сотрудничества для проведения выставок и акций, связанных с русской культурой и литературой.

Соб. инф.

Он болел душой за Россию

Из автобиографии. Родился я в 1923 году, первого июня (на Духов день) в селе Пителине Пителинского района Рязан­ской области. Отец мой до революции служил на пароходе, как и деды мои, но все они крестьянского рода. Дед по отцу Можаев Иван Зиновьевич был астраханским лоцманом, ещё в прошлом веке водил суда по знаменитому каналу из Волги в Каспий. Роднёй я был богат - братьев и сестёр было пятеро, а двоюродных, троюродных не перечтёшь. Только по отцовской линии имел трёх тёток и пять дядьёв. С одним из них, с Николаем Ивановичем Можаевым, ушёл на войну в 1941 году, в сентябре месяце: "В кругу скупых на слёзы, ласку; в кругу семей своих, мешок наклали под завязку нам с дядей на двоих. И древней Муромской дорогой пошли мы, млад и стар..."

А всего от Можаевых, то бишь родственников из нашего села, воевало в эту войну шесть человек. Столько же пителинских Можаевых воевало в Первую мировую войну. И вот чудо – хоть и раненые, но все возвращались. У дяди Михаила шинель была прострелена в трёх местах. Двоюродный брат мой Можаев Иван был ранен осколком снаряда в голову. И поправился... Работал будь здоров! А ежели напьётся, то, куражась, спорит: «Клади яйцо на голову – не упадёт!»

На темени ость выбита – впадина. И действительно яйцо не падало с головы. «Иван, что ж ты врачей не просил, чтоб заделали тебе эту ямину?» – «Да глупые они. Давай, говорят, ребро у тебя вынем и залатаем голову!» – «И ты отказался?» – «Ну? Чудак-человек! Как же без ребра-то жить?»

Словом, по отцу родня моя весёлая. И по матери родственники мои не скучали... Дед, Песцов Василий Трофимович, и старший дядя были моряками. Дед – активный участник революции 1905 года, служил на Чёрном море. После революции скрывался два с лишним года. По амнистии в 1908 году вернулся в родное село Мичилы, где не был двадцать пять лет. Привёз со станции десятка полтора чемоданов, саквояжей, баулов. Бабка думала: «Добра-то сколько! Носить теперь не токмо нам – детям и внукам не переносить...»

Стали открывать эти чемоданы да саквояжи – а там одни книги. Он всю библиотеку партячейки привёз. Я помню эти книги в доме деда... Неспокойный был человек – он и умер в пути. Решил, что революция в Москве да Питере не так сделана. В начале восемнадцатого года поехал в Москву, чтобы доказать кому следует: «Не так делаем!»...

Вот вам моя родословная[?]

Андрей ТУРКОВ, критик:

– Борис Андреевич Можаев прожил жизнь большую – может быть, не очень длинную, но очень содержательную и насыщенную. Был учителем, был военным, инженером. Значительная часть его жизни и литературный дебют связаны с Дальним Востоком. В ту пору Дальний Восток был предметом экзотических восторгов. Радостное освоение края, «за туманом и за запахом тайги»... А у него очень скоро появилась другая тема. Один из его героев почувствовал «тревожный запах гари». Пожалуй, самая блестящая его вещь – это «Живой». В «Новом мире» она была напечатана абсолютно не случайно. Много-много лет назад среди писем, которые Твардовский в изобилии получал на свою «Книгу про бойца», было одно письмо, до поры до времени не печатавшееся (потом, кажется, было где-то напечатано), которое резко контрастировало со всеми остальными. Я его помню почти наизусть:

Поэт Твардовский, извините,

Не забывайте и задворки,

Хоть мимолётно посмотрите,

Где умирает Вася Тёркин,

Который воевал, учился,

Заводы строил, сеял рожь.

В тюрьме, бедняга, истомился,

Погиб в которой ни за грош…

Прошу мне верить, я Вам верю.

Прощайте! Больше нету слов.

Я тёркиных нутром измерил,

Я Тёркин, хоть пишусь – Попов.

В Фёдоре Кузькине Можаев почувствовал вот это тёркинское начало. И дальше произошла вещь совершенно замечательная, когда очень чуткий к русской прозе Ю.П. Любимов тут же выбрал эту вещь для постановки и поставил её.

Виталий СТЕПАНОВ, журналист:

– Спектакль вышел, но не шёл, как известно. Но я был на двух генеральных (и скандальных) репетициях «Живого». Первая была перед просмотром самой Фурцевой, тогдашнего министра культуры. Спектакль вышел уже после смерти Фурцевой, когда был новый министр – Демичев. Этот спектакль особенно мне памятен. Потом было обсуждение. На спектакль пригласили элиту из председательского подмосковного корпуса. Было несколько Героев Социалистического Труда, были деятели из Министерства сельского хозяйства. Спектакль был блистательный. Все дружно аплодировали. Но когда началось обсуждение, атмосфера уже была совсем другая. «Правда» очень резко критиковала повесть Бориса Андреевича. И, несмотря на это, Борис Андреевич откликнулся на мою просьбу съездить от «Правды» в командировку и написать для нас очерк. Уговаривал я его очень просто: ради интересов деревни надо нас простить. И на протяжении всего нашего знакомства он никак не вспоминал тех наших выпадов по поводу повести «Живой».