Литературная Газета, 6417 (№ 22/2013) - [11]

– Интересная формула, над ней хочется размышлять. А у вас были серьёзные страсти?

– (Посмеивается.) Нет, пожалуй… Ну как, были… Влюблялся… Вот самая серьёзная страсть!

– А страх?

– Страх тоже бывал, но до каких-то панических вещей никогда не доходило. Был страх перед государственной полицией…

– А что может спасти от отчаяния?

– Умение жить какой-то внутренней целесообразностью и, соблюдая эту высшую целесообразность, не бояться неожиданных ударов. Важно нежелание идти на поводу у людей или направлений. В Евангелии всё сказано. Быть честным, порядочным, добрым. Главное в человеке, конечно, совесть. Совесть смягчает человека. Это великий дар, данный от природы. Я думаю, с обострённой совестью жить сложнее, но та же обострённая совесть облегчает жизнь и помогает выжить.

– Антонина Михайловна говорит: вас соборовали вчера. Вы религиозный человек?

– Ну, как вам сказать. Я склонен верить в Бога, но сильной религиозности в себе не замечаю. Если человек праведен, значит, он в глубине души верующий.

– Сейчас религиозность часто выглядит фальшиво…

– Это есть. Нажрался жизнью и пришёл к Богу, чтобы нажраться и у Бога.

– Книги помогают человеку?

– При прочтении книги, которая мне лично по-настоящему понравилась, у меня дух подымается, и я чувствую себя крепче.

– Что вам важнее в литературе: язык, сюжет, идея?

– Дух. Дух…

– А идея должна быть?

– Дух, конечно, уже содержит какую-то свою идею. Задача литературы – быть литературой. Первое – правдивость и талант. Второе – мастерство. Правдивое и талантливое доводить до читателя в лучшем виде – это и есть мастерство. И, я думаю, благородство должно быть в самом замысле, и надо его соблюдать. Но этот замысел появлялся у меня независимо от моей воли.

– А где граница между реалистичной правдой и иллюзией благородства?

– Такой границы нет. Вопрос в степени оптимизма, в отношении писателя к жизни. В какой-то степени писатель должен быть оптимистом, иначе всё развалится. Но один человек от рождения не верит ни во что, другой верит во что-то хорошее, от личности зависит…

– Прямо от рождения?

– Да, от рождения.

– А Лермонтов?

– Он был пессимистом и гением.

– А вы?

– (Смеётся.) Сложно сказать. Отчасти и оптимист, и подчинился какой-то оптимистической мысли. Подчинился! Вовремя… Важно не упускать чувство того, что ты можешь быть полезен своему читателю.

– Для вас читатель был важен, когда вы писали?

– Я об этом не думал, но подсознательно был важен.

– Хорошо написанная, однако не дающая надежд литература может как-то помочь человеку?

– Конечно.

– Общественное поведение существенно для писателя? Взять, например, Валентина Катаева. Его упрекали в конформизме.

– Талантливый писатель. Но, к сожалению, это ослабляло его талант. На талант влияют поступки.

– Вы следите за новостями?

– Да, но не очень… В более юные годы я был более политизирован.

– Вы не были близки с диссидентскими кругами?

– Не особо.

– И вы удержались от политики?

– Я не особенно удерживался, писал какие-то протесты, коллективные и личные. И с этой стороны получил достаточно неприятных ударов. Сейчас не так плотно связан с происходящим.

– Как вы считаете, возможно ли идеальное устройство общества?

– Нет, идеальное общество невозможно, потому что человек по природе своей не идеален. Наибольшая несправедливость – жизнь с завинченными гайками. Это трудно выразить словами, но есть представления о демократическом строе, который даёт гораздо больше справедливости, чем любой антидемократический. При этом надо помнить, что коллективной ответственности не бывает, ответственность бывает только личной. Покраснеть от стыда можно только лично. Коллектив не может покраснеть от стыда.

– Что вы думаете про сегодняшнюю Россию?

– Бед, конечно, много. Мне кажется, что креслоносцы оккупировали Россию.

– Креслоносцы? Вы о чиновниках?

– О них. Но я думаю, что из того сложного положения, в котором она находится, она всё-таки выкарабкается, может быть, не очень быстро. Я думаю, что Россия должна не упускать свои силы и своё влияние.

– Вы переживаете за Абхазию?

– Когда её положение было гораздо более трагичным, я, конечно, остро переживал. Сейчас, кажется, там более-менее.

– Ваше отношение к советскому прошлому менялось?

– У меня всегда было критическое отношение к Сталину и его эпохе.

– Почему народы СССР стали воевать друг с другом?

– Если в душе у вас было тёплое отношение к другим народам, оно от политики не зависит, остаётся. Думаю, при достаточно тонком отношении к народам гражданских войн в республиках можно было избежать. Но в жизни всё происходит грубее, чем хотелось бы. Когда человек лишается всех человеческих достоинств, национальное достоинство раздувается, как раковая опухоль. И это смертельная опасность для жизни страны.

– Что очевидно хорошее принесло падение прежнего строя?

– Для литературы, на мой взгляд, важно, что власти гораздо меньше стали обращать внимания на то, что пишет писатель, на его внутренний мир. Раньше было гораздо строже. Меня всегда это задевало, и я считал чудовищным, что талантливого человека могут не печатать, потому что якобы его талант не на то направлен, а у нас это было сплошь и рядом. Многое из того, что я писал, не мог напечатать и даже не отдавал никуда, заранее зная, что не пропустит цензура. Но и вес писателя сегодня уменьшился. Однако русская литература имеет такое значительное основание, что её развитие не может остановиться.