Литературная Газета, 6417 (№ 22/2013) - [9]

Во многих статьях подчёркивается, что при рассмотрении проблем Востока и отношений Восток–Запад недостаточны привычные нам подходы. Составители включили в состав альманаха отрывок из труда русского философа Л. Карсавина. Он писал, что «до последнего времени[?] восточные народы не включались в число исторических», о том, что историки склонны подходить к истории восточных народов «со схемами западной истории». Карсавин также указывал на важность изучения восточных религий. Увы, в советское время упрощённые оценки происходящих на Востоке событий нередко давались в рамках таких привычных понятий, как «классовая» или «антиколониальная борьба».

Это было и в годы хрущёвских импровизаций, и тем более в горбачёвско-ельцинское лихолетье, когда к некомпетентности первых лиц добавлялись эскапады председателя КГБ Бакатина и министра иностранных дел Козырева. Ветеран ГРУ генерал-полковник А. Ладыгин завершает свой текст словами: «Худшие уроки той недавней истории напоминают, что в любом правительстве главы внешнеполитического и военного ведомств должны быть прежде всего патриотами с твёрдо пророссийским мировоззрением. У такого ранга руководителей не может быть никаких доводов и причин для искажения сведений разведслужб, сигнализирующих об угрозах безопасности государства – будь то с Запада или Востока».

Альманах даёт возможность получить хотя бы первичные представления о невероятной сложности восточных, восточно-западных и российско-восточно-западных проблем, в которых тесно переплелись исторические, экономические, дипломатические, расово-этнические, культурные и конфессиональные факторы. Естественно, авторы пытаются заглянуть в будущее. И конечно, прежде всего в будущее нашей страны. Как считает один из авторов альманаха академик Н. Шмелёв, сейчас Россия больше связана с Западом, чем с Востоком. А дальше? «В отношении места России, будь то в дихотомии Востока – Запада или Севера – Юга, можно с достаточной уверенностью сказать лишь одно: через 15–20 лет Россия не сможет идентифицировать себя ни с одним из этих миров. А что дальше будет – то знает, вероятно, один лишь Верховный Судия. По большому счёту за все авансы и долги придётся нашей стране ещё долго расплачиваться».

Власть мысли

М.М. Карпович. Лекции по интеллектуальной истории России (XVIII - начало XX века). – М.: Русский путь, 2013.– 352 с.– 1000 экз.

Имя историка Михаила Михайловича Карповича (1888–1959) в России знакомо немногим, а ведь именно он – русский эмигрант, профессор Гарвардского университета – "открывал" американцам культуру и историю России, зачастую развеивая мифы и закоснелые стереотипные представления о нашей стране. Возглавляя факультет славянских языков и литератур в Гарварде, Карпович воспитал целую плеяду русистов. Одновременно он пытался объяснить Америку своим русским товарищам по изгнанию, выступая связующим звеном для различных политических и теоретических направлений русской эмиграции.

Гарвардский курс лекций Карповича по интеллектуальной истории России XVIII – начала XX века стал отправной точкой развития русистики в США после Второй мировой войны. По отзывам слушателей, каждая такая лекция была настоящим произведением искусства, заключая в себе богатство материала, тонкость анализа и совершенство формы. Только один пример. О революции 1917 года: «Неустойчивость русского государственного и общественного строя делала революцию, при неблагоприятных условиях, возможной. Война превратила эту возможность в вероятность. И только возникший во время войны острый политический кризис сделал революцию в конечном счёте неизбежной. А за этот политический кризис ответственность лежала целиком на близорукой, более того – безумной политике власти».

В отношении российской истории Карпович часто употребляет термин «самобытность», анализирует и исследует это уникальное явление. Именно самобытность, по его мнению, прежде всего характерна для особенностей российского уклада жизни и образа мысли, в том числе и интеллектуальной.

Фазиль Искандер: «Я старался быть настоящим писателем»

Загадочное, отчасти сказочное существо[?] Каждое его слово я ловлю заворожённо, как если бы заговорило вековое, всё ещё мощное дерево. Ловким движением он берёт сигарету ("Винстон", синий), щёлкает зажигалкой. Раздув ноздри, выпускает облако, и я делаю снимок для instagramm на радость хипстерам: «Прикольный дед». Искандер много курит. По стародавней привычке ложится далеко за полночь, а встаёт днём. Ему восемьдесят пятый год. Я приехал в его московскую квартирку в районе «Аэропорта». В синеватом дыму - блюдо с абхазскими мандаринами. Недавно он перенёс тяжёлую болезнь («Я слабо стою на ногах», – замечает, сидя за столом), видно, что слова даются трудно, он как бы вымучивает их с гримасами и отделывается короткими фразами, поэтому становится совестно его долго пытать.

– Я вас не утомил?

– Да нет, всё нормально, – вдруг гаркает уверенно.

И вот я постепенно понимаю: он включён в общение и чутко внимателен. И ощущаю его внутреннюю силу. На какой-нибудь нескромный вопрос – лицо его озаряет живая озорная улыбка. Или он задумывается: «Сложный вопрос». Или переспрашивает, зорко глядя, точно пытаясь читать по губам. Или, отводя взгляд, уловив в вопросе чуждый ему ответ, подбирает такие слова, чтобы не быть истолкованным как-то так, как ему не хотелось бы… Мне кажется, краткость ответов – это прежде всего его стиль – въедливые формулы, афористичность. Гортанный голос звучит в клубах дыма, и возникает ощущение таинства клинописи: словно бы он не говорит, а глубоко и с усилием вырезает ножом слова на деревянной дощечке. И другое наблюдение. Фазиль Искандер, обличавший советскую действительность, остался во многом в ней, будучи ею сформирован и по-прежнему пребывая в системе тех моральных идеалов и устоев, в том числе «поколения шестидесятников». Он словно остановил для себя часы, отменил все двадцать с лишним постсоветских лет, и хотя писал и говорил о той же войне в Абхазии, всё равно он там, за порогом времени. Он в СССР. Он дымит на его обломках.