жирным илом его устилает весенний разлив,
и ласкают устало вечерняя зыбь и ладони,
а вернее, ладошки лепечущих маленьких ив.
Ну а если к нему с поднебесья спускаются гуси,
он звенит, как большие былинные древние гусли.
Иногда, будто хмель, обвивают его голосами
песни юных туристов… И платьев девичьих шелка
лепестками цветов опадают, как будто бы сами,
и лежат на песке белоснежные, как облака.
И тогда, попадая в объятья извечного круга,
волны и берега веселятся, как друг и подруга.
Я и сам словно в этой волне белопенной родился,
будто берегом этим воспитан и выучен был –
так, бывало, своей загорелою кожей гордился,
так плескаться в заливе июльском теплейшем любил,
что, ныряя отважно в блаженство прохладное утром,
сам себе я казался нередко беспечным вумуртом*.
Берег мой золотой, убаюкай меня, как песчинку.
О волна, приласкай ты меня материнской рукой,
и росинку на стебле травы мне пошли, как слезинку,
и наполни глаза мои доброй своей синевой,
чтобы – где бы я ни был –
повсюду при имени Кама
мне всегда вспоминались Удмуртия, Родина, мама…
* В у м у р т – божество воды, водяной (удм.).
Материнский дом
«Здравствуй, дом материнский!»
…Я рос без отца.
Только мама одна твой очаг разжигала,
согревала озябшие наши сердца
и мечты наши детские благословляла.
Ты прости…
Мы тебя сохранить не смогли:
превратил тебя в пепел пожар беспощадный.
Но душа твоя добрая бродит вдали,
как по дикому полю мужик безлошадный…
ты приходишь в мой сон, как всегда, в январе,
утешаешь меня своей лаской несмелой.
Злой буран завывает вовсю во дворе,
а во сне моём – кипень черёмухи белой.
А во сне моём – после шального дождя
твои окна сияют светло и знакомо,
и шмели над малиной летают, гудя,
и ромашки цветут возле самого дома.
И срываюсь я с места.
И еду туда,
Где сегодня бушуют метели да вьюги
И мерцает над снежною толщей звезда,
Как слеза
На ресницах забытой подруги.
«Здравствуй!»– я говорю.
Но звучит как «прощай»
Это слово моё над родным пепелищем.
Так нередко бывает:
торопимся в рай,
а находим в нём вовсе не то, что мы ищем.
То, что близким казалось,
на стылом ветру
бесконечно далёким опять оказалось…
Дай, родимый, сугробы с тебя уберу,
чтоб тебе хоть немного полегче дышалось.
Перевод Владимира ЕМЕЛЬЯНОВА
Алексей ЕЛЬЦОВ
***
Первоцвет у сугроба встаёт,
Снежно-белый, как тело твоё...
По весне, по душе, по судьбе –
Я его посвящаю тебе.
Василёк, словно в небо глаза,
И любимых очей бирюза...
Луговую и вышнюю синь
Я тебе посвящаю – носи!
Ал шиповник зацвёл в облаках,
На твоих отразился щеках.
Всполох солнца, шиповник, зарю
Посвящаю тебе и дарю!
Посвящаю тебе италмас:
вопреки поговорке пустой,
Он измены для нас не припас,
Он не жёлтый цветок – золотой!
Перевод Анатолия ДЕМЬЯНОВА
***
Ещё каких-то десять лет назад
Собаки не тревожили мой взгляд.
Кого теперь на этом свете больше:
Бездомных псов или хозяев тощих?
Ещё каких-то десять лет назад
Нежданный гость не удивлял мой взгляд.
А нынче, если кто-то в дверь стучится,
Готов порой сквозь землю провалиться.
Кого теперь в России нашей больше:
Голодных псов иль их владельцев тощих?
С чего бы это стало много так
Озлобленных людей и злых собак?
Колокольчик
Плотный воздух меня пропитал.
Стебли влажные режет коса.
В сапоги я росы поднабрал,
очень крупная нынче роса.
Колокольчик ручонкой махнул:
Мол, привет, это я… Чингыляк!
Я под корень его резанул.
Ну, куда же ты лезешь, чудак?
Сердце колет… Ах, глупый цветок,
Ты мечтал подружиться с людьми…
Что мне делать? Ведь я не жесток.
Хочешь взять мою душу? Возьми!
Перевод Владимира ЕМЕЛЬЯНОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Многоязыкая лира России
Белый зайчик
Егор ЗАГРЕБИН
Больше остального, детского, хотелось одного: увидеть белого зайчика. А ещё лучше – поймать. Потому что видеть-то я его видел, много раз. Правда, во сне. Бывало, только закроешь глаза, а он тут как тут: играет, прыгает. Я ловлю, гоняюсь за ним – а поймать не могу. Вот он уже на опушке леса, я падаю – и просыпаюсь…
Однажды утром я вышел во двор и увидел чьи-то следы. Метки рассыпаны повсюду, широко, густо. Без всякой опаски зверёк бродил у нас по двору, а потом выпрыгнул в огород и ускакал в лес.
– Вот и дождался, сынок, – улыбнулась мама. – Это он и есть, твой заяц. Видишь, из сенника сено просыпалось? За ним он и прибегал. Снегу-то нынче много, трудно зверью самому пищу добывать.
Почти всю зиму ходил заяц кормиться к нашему сеннику. А я гордился, что заяц повадился к нам, а не в соседский Петькин двор. Только вот никак не удавалось подсмотреть его – живого, скачущего. Да и как подсмотришь – и во двор-то выберешься не всегда: валенки у нас с братом одни на двоих. А на улице стружка, брёвна в дому от мороза трещат. Пробовал встать на отцовские лыжи, да разве осилишь? Отцовские лыжи – охотничьи, широкие и тяжёлые. Сделал с десяток шажков – и обратно, на печку, о белом зайчике мечтать…
А потом, летом уже, я всё-таки увидел зайца. Даже не одного. Проходил мимо нашей изгороди и вдруг заметил в пшеничном поле несколько серых комочков. Зайчата были маленькие, но бегали уже проворно. Не успел я сосчитать всех, как они пропали в роще.