Литература Японии - [6]

Шрифт
Интервал

Так, с историко-культурной с точки зрения эпоха Хэйан оказывается истинным началом новой эры. Установление нового социально-политического порядка выявило и новое содержание культуры, что особенно ярко сказывается на литературе. Хэйанская литература в целом теснейшим образом связана со всем существованием своего носителя — родовой аристократии. Общие черты жизненного уклада и быта этого сословия, характерные признаки его мировоззрения, объективное значение и характер самой аристократической культуры в целом полностью воспроизводятся в художественных произведениях Хэйанского периода.

Политическая гегемония, владение экономическими ресурсами создали аристократии вполне устойчивый материальный базис для своего собственного внутреннего культурного развития. Обладание заимствованными культурными ценностями, родиной которых был Китай, значительно ускорило культурный прогресс; поэтому сравнительно скоро наблюдаются уже расцвет и материальной, и духовной культуры в среде аристократов, полное изменение их жизненного быта и внутреннего облика.

Основные религиозно-философские течения классической эпохи. С религиозно-философской точки зрения особенно заметной с начала IX в. в аристократической среде стала тяга к даосской мистике, учению о темном и светлом началах (инь и ян), почитанию Полярной звезды и другим оккультным системам китайского происхождения. Этот элементарно построенный оккультизм и стал для хэйанцев системой знания о мире и жизни.

Наиболее соответствовала таким тенденциям буддийская школа Сингон. В толковании Сингон всё есть проявление Будды Маха Вайрочаны (яп. Дайнити). Его тело объемлет Космос, состоящий из шести элементов: земли, воды, огня, воздуха, пространства и сознания. Человеческая речь и письмо есть реализация космического языка, а всякий закон, управляющий миром, всякая идея, мысль, которая приходит человеку в голову, есть отражение идеи, содержащейся в космической душе. Тело, речь и мысли Вайрочаны организуют жизнь Вселенной. Цель ритуалов Сингон — дать возможность пробудиться этой жизненной силе в теле, в речи и в мыслях каждого, тогда и произойдет слияние индивидуального с универсальным духом.

С точки зрения другой школы — Тэндай, опиравшейся на текст «Сутра Лотоса», существовало три правды: все вещи пусты, так как зависимы от закона причинного возникновения; мир пребывает в постоянной изменчивости и потому нереален, иллюзорен; лишь Пустота обладает собственным существованием. Так как все зависит от всего, то все есть Одно, все имеет природу Будды. Эту «природу Будды», как учили приверженцы Тэндай, можно выявить лишь величайшей искренностью, забыв себя.

По учению Тэндай, «все люди по природе — Будды». Смысл буддийского «восьмеричного пути» (правильный взгляд, правильное отношение, правильная речь, правильное действие, правильное поведение, правильное стремление, правильное запоминание, правильное сосредоточение) — в достижении «высшей искренности», позволяющей войти в мир такой, каков он есть. Все учения, воздействовавшие на сознание японцев, провозглашают своей целью избавление от «Я» во имя выявления изначальной природы.

Буддизм в значительной степени наслоился на местные верования, которые придали ему сильный оккультный оттенок. Из буддизма был воспринят определенный круг идей, причем воспринят на не очень глубоком религиозно-философском уровне, а в основном довольно поверхностно; поэтому эстетические принципы остались ведущими в аристократической культуре эпохи Хэйан, только лишь приняв несколько другую окраску. Если ранее «моно-но-аварэ» означало просто «очарование вещей», то с укоренением идеи эфемерности земного существования (мудзё) этот принцип превратился, скорее, в «печальное очарование вещей».

По этой причине вся литература, созданная хэйанцами, носит чрезвычайно специфический характер: никакой особой глубины, никакой действительно серьезной постановки вопросов, никаких проблем большого масштаба в ней нет. Нет и глубокого проникновения в изображаемое, умения подметить самое существенное в предмете как таковом, уяснить вещь саму по себе. Есть только скольжение по вещам, только легкое касание проблем, только затрагивание вопросов. Взамен глубочайшей проблемы человеческого существования, поставленной буддизмом, — только легкая игра мотивом Кармы, темой «причин и следствий», идеей «возмездия», и то понимаемыми в чрезвычайно схематическом виде. Вместо серьезнейшей попытки даосского проникновения в суть вещей, в тайны мироздания — простое оперирование заклинательными формулами.

И тем не менее трудно говорить о японской литературе, не затрагивая хэйанскую. То, что было создано в Японии в эти четыре столетия — с IX по XII в., не утратило своей ценности, не только исторической, но и абсолютной и в XXI в.

Эстетические идеалы классической эпохи. Ценность хэйанской литературы открывается в свете тех принципов, которыми руководствовались хэйанцы в области нормативной деятельности мышления. Основной принцип — гедонизм: гедонистические тенденции пронизывают всю жизнь правящего сословия. Стремление к наслаждению есть причина всех действий и поступков хэйанских аристократов, им объясняются все подробности их жизненного уклада, особенности окружающей их обстановки.


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.