Литература Японии - [7]
Наслаждение, к которому стремились хэйанцы, было прежде всего чувственным: любовь — и при этом не слишком романтическая — занимала в их жизни главное место. Элементы наслаждения хэйанцы стремились получить и от природы с ее красотами, и из бытовой обстановки с ее комфортом и эстетикой.
Однако эти гедонистические тенденции были сопряжены с одним очень важным фактором. Чем бы ни наслаждались хэйанцы: женщиной ли, природой ли, обстановкой ли жилищ, — они никогда не подходили к наслаждению прямо; никогда не стремились брать все это непосредственно; никогда не стремились брать все свое таким, как оно есть само по себе. Хэйанцы свое наслаждение стремились осложнить привнесением в свой объект нового фактора — поэзии, преломить свое собственное переживание сквозь эту поэтическую призму.
Хэйанцы верили, что в каждом предмете, в каждом явлении живет присущее именно им особое очарование, красота, эстетическая ценность. По большей части это очарование скрыто, его нужно найти, а даже в наиболее явном очаровании всегда таится особая скрытая часть, которая именно и представляет собой самую подлинную «изюминку», подлинную эстетическую ценность вещи или явления. Хэйанцы считали, что человеку, если он образованный, утонченный представитель их среды, надлежит заниматься именно таким отыскиванием и вскрытием этих красот, этих «чар вещей». Поэтому в каждой женщине они стремились найти ее специфическое очарование; его же искали и в наслаждении, связанном с этой женщиной, в очаровании любви, как радости, так и печали: любви, увенчанной ответным чувством, и любви безответной. Основным орудием, вскрывающим в предмете его внутреннее очарование, являлось для хэйанца слово. Насыщенное образностью слово — основное средство выявления «чар вещей».
Хэйанцы стремились доподлинно изобразить то, что видят и слышат. Их целью прежде всего было стремление к правде — макото. Макото — неизменный, всепронизывающий дух японской литературы; макото всегда лежал в ее основе начиная с периода Нара. Это корень, из которого выросли и «Кодзики», и «Манъёсю». Макото — подлинная природа вещей; «видимое и слышимое» — формы ее проявления; они соотносятся как «неизменное» и «изменчивое», но между ними нет дистанции. В любой танка, с которой начинается японская литература, нельзя найти ничего ирреального, сверхъестественного, ничего, кроме образов природы и человеческих чувств.
Однако все же трудно назвать японскую литературу того времени реалистичной. Дело в том, что своеобразная структура мышления породила своеобразную структуру образа. Буддийское мироощущение привело японцев эпохи Хэйан к особому принципу художественного мышления. И для прозы, и для поэзии характерно присутствие того, что невидимо, чего нет в тексте, но что живет в намеке. Главное то, что за словами. Главное — не сказанное, а недосказанное, «душевный отклик» (ёдзё:), поэтому как бы ни были правдивы по своим тенденциям хэйанские романы, как бы ни были они наполнены подлинным бытом своего времени, все представленное ими (люди, вещи, события) настоящей реалистичности за образами не имеет. Хэйанская литература имеет самое ограниченное значение: она писалась исключительно представителями правящего сословия, отражала в большей своей части именно его жизнь и быт, предназначалась только для него одного. Круг действия этой литературы ограничивался только одной родовой аристократией, причем на территории одного города — Хэйан-кё.
Основные периоды развития литературы эпохи. Как писал Н.И. Конрад, классическая литература пережила в своем развитии четыре периода.
Первый период длился приблизительно весь первый век Хэйана, IX столетие, и может быть отнесен к стадии первоначального развития аристократической литературы. В течение почти ста лет продолжался процесс поиска основных жанров и линий литературы, своего рода фаза «первоначального накопления» литературных возможностей. Это было связано в первую очередь с деятельностью 六歌仙 [роккасэн], так называемых шести бессмертных — шести знаменитых поэтов раннего Хэйана: Хэндзё, Аривара-но Нарихира, Фунъя-но Ясухидэ, Кисэн-хоси, Оно-но Комати. В двух повестях «Исэ-моногатари» и «Такэтори-моногатари» закладывались первые основы для всей последующей повествовательной литературы. К IX столетию восходят все главные хэйанские жанры.
Второй период длился все X столетие, на которое выпал разгар развития хэйанской поэзии: в 922 г. вышла в свет знаменитая антология «Кокинсю», изданная под редакцией поэта и критика Ки-но Цураюки, в которой были даны лучшие образцы хэйанской лирики.
Третий период длился все XI столетие и назван «эпохой расцвета Фудзивара» в связи с политической и культурной ролью этого дома. На этот период пришлась кульминация в развитии хэйанской прозы: в 1001 г. вышел роман Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари», который ознаменовал собою высшее достижение хэйанского романа.
Вокруг этих двух колоссов — «Кокинсю» и «Гэндзи-моногатари» — располагается ряд других стихотворных сборников, повестей, романов и иных литературных жанров: дневников, путешествий, заметок и т.д.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».